У них все было по-своему: они пели, танцевали, декламировали, сами меняли декорации на сцене. А зрители с жадной благодарностью следили за каждым жестом актеров, за каждой интонацией, за каждым словом. Слава бежала впереди театра на Таганке, но все знали, с каким боем Любимов выбивал каждую постановку. Удивительно, что за 45 лет эти рассказы все еще не стали историей: театр по-прежнему молод, в нем все ново.
"Время, остановись — ты отвратительно", — говорили они в "Антимирах". Но оно не остановилось, и досадно мало осталось материалов о тех первых спектаклях, которые снискали им славу. Начали они, как известно, с Брехта, с "Доброго человека из Сезуана". Подумать только, Высоцкий сразу играл бога. Вот ведь были времена.
- Первый бог:
- К чему тут еще спокойствие? Если мы ее не найдем, мы должны будем подать в отставку. О, что за мир предстал нашим глазам - повсюду бедствия, низость, измена! Даже природа изменила нам. Прекрасные деревья обезглавлены проволокой, по ту сторону гор виднеются густые облака дыма, слышится гром пушек, и ни одного доброго человека, который способен устоять!
- Третий бог:
- Ах, водонос, по-видимому, наши заповеди губительны! Боюсь, все правила нравственности, которые мы установили, должны быть вычеркнуты. У людей хватает забот, чтоб хотя бы спасти свою жизнь. Добрые намерения приводят их на край пропасти, а добрые дела сбрасывают их вниз. (Двум другим богам.) Мир не приспособлен для жизни, вы должны это признать!
- Первый бог (горячо):
- Нет, люди ничего не стоят!
- Третий бог:
- Потому что мир слишком холоден!
- Второй бог:
- Потому что люди слишком слабы!
- Первый бог
- Побольше достоинства, дорогие, побольше достоинства! Нельзя отчаиваться, братья. Мы все же нашли одного, который был добрым и не стал злым. Он только исчез. Поспешим найти его. Одного достаточно. Разве мы не говорили, что все еще может наладиться, если найдется хотя бы один, который выдержит эту жизнь, хотя бы один?!
***
И про революцию они играли здорово и интересно. В их исполнении и хорошо известный текст Джона Рида звучал свежо и необычно.
"Что же, тут будет бой?" — спросил я.
— "Скоро, скоро!" — беспокойно отвечал солдат. — "Проходи, товарищ, как бы тебе не влетело! Вон с той стороны придут…" — и он показал в сторону Адмиралтейства.
"Да кто придет-то?"
"Этого, братишка, не могу сказать", — ответил он, сплевывая.
У подъезда дворца стояла толпа солдат и матросов. Матрос рассказывал о конце Совета Российской республики. "Мы вошли, — говорил он, — и заняли все двери своими товарищами. Я подошёл к контрреволюционеру-корниловцу, который сидел на председательском месте. Нет больше вашего Совета, сказал я ему. Ступай домой!"
Фото Анатолия Гаранина
***
Они приучили залы слушать новых трибунов.
Да здравствуют Антимиры!
Фантасты — посреди муры.
Без глупых не было бы умных,
оазисов — без Каракумов.
Нет женщин — есть антимужчины,
в лесах ревут антимашины.
Есть соль земли. Есть сор земли.
Но сохнет сокол без змеи.
Они читали со сцены стихи о войне.
За наши судьбы (личные),
За нашу славу (общую),
За ту строку отличную,
Что мы искали ощупью,
За то, что не испортили
Ни песню мы, ни стих,
Давайте выпьем, мертвые,
За здравие живых!
Фото из архива театра
***
Эту голову с шеи сшибить нелегко.
Оренбургская заря красношерстной верблюдицей
Рассветное роняла мне в рот молоко.
И холодное корявое вымя сквозь тьму
Прижимал я, как хлеб, к истощенным векам.
Проведите, проведите меня к нему,
Я хочу видеть этого человека.
Фото из архива театра
***
Один я. Наконец-то!
Какой же я холоп и негодяй!
Не страшно ль, что актер проезжий этот
В фантазии, для сочиненных чувств,
Так подчинил мечте свое сознанье,
Что сходит кровь со щек его, глаза
Туманят слезы, замирает голос
И облик каждой складкой говорит,
Чем он живет! А для чего в итоге?
Из-за Гекубы!
Что он Гекубе? Что ему Гекуба?
А он рыдает. Что он натворил,
Будь у него такой же повод к мести,
Как у меня? Он сцену б утопил
В потоке слез, и оглушил бы речью,
И свел бы виноватого с ума,
Потряс бы правого, смутил невежду
И изумил бы зрение и слух.
Фото из архива театра
***
Они осваивали прозу по-новому.
Убил, да за честного человека себя почитает, людей презирает, бледным ангелом ходит, - нет, уж какой тут Миколка, голубчик Родион Романыч, тут не Миколка!
Эти последние слова, после всего прежде сказанного и так похожего на отречение, были слишком уж неожиданны. Раскольников весь задрожал, как будто пронзенный.
— Так... кто же... убил?... — спросил он, не выдержав, задыхающимся голосом. Порфирий Петрович даже отшатнулся на спинку стула, точно уж так неожиданно и он был изумлен вопросом.
— Как кто убил?... — переговорил он, точно не веря ушам своим, - да вы убили, Родион Романыч! Вы и убили-с... — прибавил он почти шепотом, совершенно убежденным голосом.
***
Им все под силу. В день юбилея они играют "Сказки". Как дети, в самом деле.