В Пушкинском музее открылась выставка «Рисунки французских мастеров из музея Альбертина, Вена», подготовленная в рамках Перекрестного года культуры Австрия–Россия. Музей Альбертина обладает богатейшей в мире коллекцией графики, насчитывающей более миллиона рисунков и эстампов. В экспозиции можно увидеть примеры разных жанров, форм и типов рисунка: портреты, пейзажи, композиции на мифологические и библейские сюжеты, жанровые зарисовки, иллюстрации, подготовительные эскизы и этюды отдельных фигур и голов или же совершенно самостоятельные произведения. На этой выставке представлены 84 работы крупнейших мастеров конца XVI – середины XIX века из собраний Альбертины и ГМИИ. «Лента.ру» расспросила директора музея Альбертина Клауса Шредера о статусе классического искусства в современном мире.
«Лента.ру»: Каково происхождение коллекции рисунков французских мастеров в Альбертине?
Шредер: Музей (Фонд) Альбертина — типичное учреждение эпохи Просвещения. Его основатель герцог Альберт фон Заксен-Тешен (Альберт Саксен-Тешенский), сын польского короля, женился на любимой дочери императрицы Австрийской Марии Терезии — Марии Кристине. И благодаря ее богатству он мог собирать больше других своих современников, даже больше французского короля. Примечательно, что он не стал коллекционировать австрийское искусство или развлекать аристократов, а начал просвещать людей. В то время цели такого уровня были разве что у Британского музея. В день основания — 4 июля 1776, по чистой случайности это также День независимости Америки, — герцог Альберт сказал: «Эта коллекция призвана дать образование нашим людям, сделать их более утонченными». Поскольку он был правителем Венгрии, а позднее — правителем Южных (Австрийских) Нидерландов, он был богат, и у него была возможность коллекционировать французское искусство. Так он начал собирать работы Франсуа Буше, Жана-Оноре Фрагонара, Жана-Батиста Греза, Жака-Луи Давида. Нужно понимать, что это было смело: для него это было современное искусство. В Альбертине более миллиона произведений, сейчас она известна благодаря коллекции старых мастеров: Микеланджело, Рафаэль, Рубенс, Дюрер. А в те дни 80 процентов коллекции герцога Альберта были современным искусством, притом французским. Поэтому мы всегда говорим, что мы и сейчас коллекционируем современное искусство благодаря нашему наследию, нашему основателю.
Могли бы вы отметить наиболее выдающиеся работы на выставке?
Самые запоминающиеся произведения этой выставки — те, которые сочетаются с вашей коллекцией французского искусства в ГМИИ им. Пушкина. Изначально мы договорились, что показываем именно французское искусство, потому что Пушкинский музей известен своей коллекцией французской живописи XVII и XVIII веков — Антуан Ватто, Шарль-Жозеф Натуар, Жан-Оноре Фрагонар — которая пересекается с нашими рисунками. С некоторыми даже возникает конфронтация, которой я не ожидал. На одном из произведений Фрагонара изображена женщина-художница, что довольно странно для XVIII века, рисующая святое семейство. Эта женщина — Маргерит Жерар, сестра жены Фрагонара. Пушкинский музей — один из немногих музеев в мире, обладающих картиной Маргерит. На выставке мы разместили рядом эти изображения. Даже я никогда раньше я их вместе не видел.
Или, например, работа Натуара «Венера у Вулкана». У вас есть картина, а у нас прекрасный эскиз — фигура Венеры. Мы повесили их рядом. Очень интересно видеть их вместе.
Маргерит Жерар. «Триумф кошечки», около 1785 г.
Изображение: ГМИИ им. А.С. Пушкина
В Альбертине есть рисунок «Девушка с сурком» Фрагонара. А у нас в ГМИИ картина по этому рисунку, «Шарманщица (савоярка)». И они тоже экспонируются вместе.
Все это только начало нашего сотрудничества с Пушкинским музеем. Это уже третья совместная выставка за последнее время, но сейчас мы планируем еще несколько проектов. Года через два мы покажем здесь выставку Эгона Шиле и Густава Климта, а Пушкинский музей, вероятно, в то же время привезет Пикассо и импрессионистов в Альбертину. В ближайшем будущем Пушкинский музей поменяет свою политику относительно современного искусства — станет более открыт к нему. И, может быть, тогда мы сможем показать у вас нашего Георга Базелица или Герхарда Рихтера. Это то, чем мы сейчас занимаемся в Санкт-Петербурге. В следующем году мы покажем Базелица в Русском музее. Я бы хотел сотрудничать и с Москвой в этом ключе. Особенно сейчас мне кажется, что это важнее всего остального: построить мост между Австрией и Россией, между Европой и Россией.
Что лично вам ближе —рисунок или живописи того же автора?
Честно говоря, иногда я думаю, что рисунки красивее живописи: более детальные, глубокие, личные, откровенные. Картины Натуара или Буше, безусловно, прекрасны. Но, представьте, художник рассматривает лежащую в двух-трех метрах от него красивую обнаженную натурщицу. И он внимательно изучает ее пластику, мимику. Когда он пишет картину, на холст ложится краска, скрывая многие нюансы, а самая прямая связь между глазом, сердцем и рукой — это рисунок. И поэтому графика всегда более чувственная. С другой стороны, картины более репрезентативны: они масштабнее, ярче. Так что для многих людей картины интереснее. Вот почему я создал новую концепцию в 2003, которая тогда была не всем понятна, а в сейчас уже все разделяют этот взгляд, — показывать вместе картины и рисунки всегда, когда это возможно. Я рассказал об этой своей идее моим друзьям из Пушкинского музея и они меня поддержали. Так появилась эта выставка: красивая и убедительная.
Жан Оноре Фрагонар. «Шарманщица (савоярка)», 1785 г.
Изображение: ГМИИ им. А.С. Пушкина
Вы стали директором Альбертины в 1999 году, что поменялось в музее за 15 лет вашего руководства?
Когда я пришел, музей был в самом глубоком кризисе за всю свою историю. В течение 20 лет до меня у Альбертины было 50 тысяч посетителей в год, а сейчас (за 15 лет моего директорства) у нас от 700 тысяч до миллиона посетителей в год. Это стало возможно и потому, что мы расширили музей с двух тысяч квадратных метров до 25 тысяч квадратных метров. Мы открыли новые галереи, основали новые коллекции, например фотографии, живописи классического и модернистского искусства от Моне до Пикассо и коллекцию современного искусства. И благодаря этой комплексности Альбертина стала международным музеем, и очень успешным. С тех пор, как мы расширили наш музей, основную коллекцию — Дюрера, Микеланджело, Рубенса, Рембрандта — посмотрело больше людей, чем за всю историю музея. Наша цель — просвещать.
Как вы относитесь к современному искусству?
Это не «я отношусь», это позиция музея. Современное искусство сейчас значит больше, чем за прошедшие 200 лет. Альбертина была основана в XVIII веке, как и основное количество важных мировых музеев — между 1780 и 1830. И тогда мерой того, что есть искусство, каким оно должно быть (даже при Пикассо или Моне), были старые мастера. С тех пор все сильно изменилось. Сейчас мерой релевантности искусства является современное искусство, не для меня и не для вас, а для всего нашего общества. Оно находится под давлением актуальных событий, актуальных идей, и мы должны на это реагировать. Это значит, что мы думаем не «хорошо ли это произведение в сравнении с Рафаэлем», а наоборот: «насколько хорош Рафаэль по сравнению с Герхардом Рихтером», «насколько значим Микеланджело по сравнению с Базелицем». Вся перспектива, весь взгляд полностью изменился. Вот почему Лувр, Национальная галерея Вашингтона, Альбертина и другие мировые музеи так заинтересованы в современном искусстве. Сейчас это мера нашего времени. Хорошо это или плохо, судить не мне. Такова реальность, таковы факты. Люди потеряли чувство истории, понимание прошлого и фокусируются на наших днях.
Шарль Жозеф Натуар. «Венера у Вулкана», около 1734 г.
Изображение: ГМИИ им. А.С. Пушкина
Кто курирует отдел современного искусства в Альбертине?
Поскольку я человек немолодой, я решил пару лет назад, что не должен рассказывать людям, что есть современное искусство. Мне кажется, что человек может хорошо понимать только поколения, которые близки с ним: на 20 лет старше или младше, максимум лет 40. Я близко дружу с Георгом Базелицем, Герхардом Рихтером, Анзельмом Кифером, Робертом Лонго, Уильямом Кентриджем, они примерно моего возраста, старше лет на 15. Мы созваниваемся, интересуемся самочувствием друг друга. А это художники 60-х—70-х. И я решил нанять молодых кураторов, около 30-ти лет, которые делают блестящие выставки. Я не хочу остаться в истории директором, который делал выставки своих не всегда известных современников. Так что нам нужно учиться доверять молодым кураторам, если мы говорим о современном искусстве. И верить мне, если говорим о Микеланджело.
А что происходит на венской арт-сцене?
Она очень переменилась. Снова. В 1970-х и даже 1980-х Вена пахла нафталином. Современное искусство развивалось в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Чикаго (сейчас, кстати, ярмарка современного искусства в Чикаго уже мертва). А теперь современное искусство сконцентрировалось в Лондоне, в Париже, Берлине и потихоньку растет в Вене. Возможно, благодарить за это нужно падение Железного занавеса, когда в 1989-1992 Вена перестала быть восточной Европой и превратилась в центр Европы. Теперь снова Вена становится важным культурным мостиком к восточной Европе. Наша ярмарка современного искусства ViennaFair показывает перспективу восточноевропейского искусства, сюда съезжаются профессионалы со всего мира и просто увлекающиеся. У нас есть Kunsthalle, MUMOK, Альбертина, 21er Haus — такого количества музеев современного искусства не было никогда. Те выставки современного искусства, которое показывала Альбертина 20 лет назадкак бы не считались, а теперь они важны. Люди смотрят, интересуются. Мы делаем сейчас огромную ретроспективу Уильяма Кентриджа совместно с Музеем Современного Искусства в Нью-Йорке и Музеем Сан-Франциско. Одним словом, подход к современному искусству к Вене полностью изменился.