Северная Корея — страна повышенной секретности. Однако ситуация постепенно меняется. Сведения о конфликтах в коридорах власти, не говоря о состоянии северокорейского ВПК, по-прежнему тайна за семью печатями. Но содержание тех формально секретных решений, что затрагивают жизнь миллионов граждан, становится известным довольно быстро. Так случилось и с постановлением ЦК ТПК и кабинета министров КНДР, принятым 30 мая и касающимся перемен в северокорейской государственной экономике. С этим документом были ознакомлены десятки, если не сотни тысяч управленцев, и нет ничего удивительного в том, что суть постановления, известного как «меры 30 мая», теперь обсуждается во всем мире. И поговорить есть о чем: «меры 30 мая» свидетельствуют о том, что в КНДР запускаются серьезные экономические преобразования, чреватые политическими последствиями.
На самом деле осторожные экономические реформы идут в Северной Корее уже третий год. Традиционное представление о КНДР как о заповеднике сталинизма устарело давно и безнадежно, хотя его по-прежнему активно тиражируют мировые СМИ. В начале 1990-х годов северокорейская государственная промышленность, в одночасье оставшись без советских субсидий, развалилась. Значительная часть предприятий прекратила работу, объем промышленного производства за 1990-2000 годы снизился примерно в два раза. Отсутствие удобрений и коллапс ирригационных систем из-за нехватки электричества привели к тому, что сельское хозяйство, и без того крайне неэффективное, рухнуло. Разразился голод 1996-1999 годов.
Однако в условиях экономической катастрофы возник и стал быстро развиваться частный сектор экономики Северной Кореи. Северокорейцы изыскивали различные способы зарабатывать себе на жизнь. Крестьяне нелегально распахивали поля на горных склонах, а рабочие использовали вынесенные с заводов материалы для того, чтобы изготовить ширпотреб. Все, кто только мог, бросились торговать, а те, кому торговать было нечем или не на что, в поисках работы двинулись через плохо охраняемую границу в Китай. В 2000-х в стране появились частные рестораны, частные транспортные предприятия и даже частные шахты и заводы (формально они зарегистрированы как государственные). Именно рост частной экономики, вместе со стихийными изменениями в экономике государственной и удачными играми северокорейских дипломатов, привели к тому, что страна постепенно вышла из кризиса.
Жертва голода в КНДР
Фото: UNICEF / AFP
Впрочем, несмотря на стихийный рост частного предпринимательства, правительство покойного генералиссимуса Ким Чен Ира не решалось пойти по пути КНР. Это было связано с опасениями политических последствий рыночных реформ китайского образца. Руководство страны полагало, что радикальные экономические изменения спровоцируют дестабилизацию политической системы, что в конечном счете приведет к краху режима.
Однако, похоже, у маршала Ким Чен Ына и его окружения на этот счет другое мнение. С момента прихода к власти в декабре 2011 года третий правитель династии Кимов осторожно разворачивает страну в сторону реформ — не ослабляя при этом политического контроля и свирепо подавляя любые идеологические отклонения.
Первый шаг был сделан весной 2013 года, когда в действие вступили так называемые «указания 28 июня» (маршал Ким дал их еще в 2012 году). «Указания» предусматривали, что в сельхозкооперативах разрешается создание малых производственных звеньев численностью 5-6 человек. На первый взгляд — чистая формальность. Однако в действительности это означало, что отныне корейская крестьянская семья может зарегистрироваться как производственное звено. Кроме того, было объявлено, что производственные звенья (читай — крестьянские домохозяйства) будут работать на одном и том же участке кооперативного поля на протяжении нескольких лет и, самое главное, им разрешено оставлять себе 30 процентов собранного урожая. Иначе говоря, речь идет о частичной приватизации сельского хозяйства — при сохранении всех идеологических фикций (землю ведь дают во «временное пользование» производственному звену, а не, упаси бог, в собственность крестьянской семье).
Эти нововведения весьма напоминают китайские реформы конца семидесятых. Как и преобразования в КНР, они оказались крайне эффективными. 2013-й — первый год, когда северокорейское сельское хозяйство работало по новой системе. Как и следовало ожидать, он был отмечен рекордным урожаем, равного которому страна не видела четверть века.
Скептики утверждали, что крестьянам просто повезло. Действительно, погода способствовала сельскохозяйственным успехам. Нынешний же год начался с засухи, в недавние времена наверняка приведшей бы к голоду в северокорейской глубинке. Однако работающее по новой системе сельское хозяйство, кажется, справилось с кризисом. По предварительным прикидкам, урожай 2014 года будет не таким богатым, как прошлогодний, но все равно неплохим.
Генералиссимус Ким Чен Ир был верен принципу «сонгун» (армия превыше всего). Реформ же китайского образца опасался.
Фото: KCNA via KNS / AFP
Вдохновленные успехом, авторы «мер 30 мая» решили развить принципы, заложенные «указаниями 28 июня». Новые инициативы куда радикальнее того, что делалось в 2013 и 2014 годах. В частности, с 2015 года северокорейским крестьянам разрешат оставлять себе не 30, а 60 процентов собранного урожая. Кроме того, крестьяне смогут получить огромные по северокорейским меркам приусадебные участки площадью до 3300 квадратных метров на семью.
Чтобы понять, насколько серьезна эта мера, надо иметь в виду, что в Северной Корее, в отличие от других социалистических стран, крестьянам приусадебных участков во многих случаях не полагалось вовсе. Там, где участки все-таки выдавали, их площадь ограничивалась 100 квадратными метрами.
Еще значительнее перемены в промышленности, где с 2015 года вводится система индивидуальной ответственности директоров. Руководители предприятий получат небывалую свободу в решении хозяйственных вопросов. В частности, им будет дано право по своему усмотрению приобретать комплектующие и материалы, вступать в договорные отношения с проектными организациями и, самое главное, набирать и увольнять персонал.
Предусматривается, что директор отныне сможет назначать заработную плату работникам по своему усмотрению. На некоторых из тех предприятий, что в экспериментальном порядке уже работают по новой системе, зарплаты достигают совершенно астрономических, по местным меркам, величин. Например, на одной из шахт проходчики получают порядка 350 тысяч северокорейских вон (примерно 60 долларов) в месяц. Для сравнения: средняя зарплата в госсекторе сейчас 2-3 тысячи вон (менее 50 американских центов).
Кроме того, директорам разрешается самостоятельно подбирать потенциальных покупателей на свою продукцию как внутри страны, так и за ее пределами. Монополии внешней торговли, столь обычной для социалистических стран, в КНДР не существовало и раньше, но на этот раз речь идет о ее полной либерализации. Отныне главное обязательство предприятия перед государством — регулярно делать установленные отчисления в бюджет (то есть платить аналог корпоративного налога), а также следить за тем, чтобы партийно-идеологическая работа среди сотрудников велась как следует.
«Меры 30 мая» хорошо сочетаются с другими новшествами. С одной стороны, северокорейские делегации ездят по всему миру в поисках потенциальных инвесторов (правда, при этом по политическим соображениям они игнорируют Китай, являющийся вообще-то самым подходящим источником инвестиций). С другой стороны, после прихода к власти Ким Чен Ына северокорейские индивидуальные предприниматели вздохнули с облегчением. Во времена Ким Чен Ира время от времени проводились кампании по борьбе с частниками. В последние же годы местным властям негласно приказали относиться к частному сектору экономики терпимо и даже по возможности стимулировать его рост.
Последнее обстоятельство особенно важно, ибо северокорейская модель, при всей своей схожести с китайской, не предусматривает ни политических, ни идеологических послаблений. Ким Чен Ын и его советники прекрасно понимают, что соседство с богатой Южной Кореей — это потенциальная угроза стабильности режима. В мире нет двух других граничащих государств, у которых разница в размере ВВП на душу населения была бы столь же разительной, как у двух Корей. Если верить пессимистам, то этот разрыв сорокакратный, а если оптимистам — пятнадцатикратный. Политика открытости может привести к тому, что граждане КНДР задумаются о том, почему они живут не так, как их соседи, сделав впоследствии вывод, что виноват в этом правящий режим. Чтобы не допустить этого, Пхеньян намерен сохранить жесткий контроль над народными массами. Например, в стране развернулась кампания по борьбе с южнокорейскими и иными иностранными сериалами и фильмами, с конца 1990-х годов в большом количестве проникающими в Северную Корею. В последние несколько лет удалось отчасти закрыть границу с Китаем, которая многие десятилетия была прозрачной и легко пересекалась как контрабандистами, так и нелегальными эмигрантами, уходившими в Китай в поисках работы.
Наконец, по Пхеньяну ходят слухи о расправах над представителями элиты, не угодившими Ким Чен Ыну. Вне зависимости от степени их правдивости населению подобные толки нравятся: народ вообще склонен верить в справедливого царя и радуется, когда оный царь сбрасывает на пики стрельцов зарвавшегося боярина.
Итак, политических послаблений ждать не следует — по крайней мере, в обозримом будущем, а вот в экономике ситуация меняется. Пусть и запоздало, пусть и очень неспешно, но Северная Корея вступает на путь авторитарных рыночных реформ, выбирая модель, блестяще сработавшую в Китае и Вьетнаме. Удастся ли маршалу Киму повторить китайский успех или же, наоборот, подтвердятся опасения его отца, генералиссимуса Кима, считавшего, что результатом рыночных реформ станет внутриполитический кризис и падение династии? А может, Ким Чен Ын со временем передумает и остановит запущенный процесс, сочтя его слишком опасным политически? Ответы на эти вопросы даст только время.