Бранденбургская мадонна В гостях у Марии Лиманской — регулировщицы Победы

Фото Евгения Халдея, снятое в мае 1945 у Бранденбургских ворот в Берлине, — один из символов Победы. Лишь десятилетия спустя страна узнала имя запечатленной на нем регулировщицы: Мария Лиманская, в замужестве Шальнева. Мария Филипповна недавно отметила девяностолетие. «Лента.ру» побывала у нее в гостях.

В начале восьмидесятых соседка Марии Шальневой увидела знаменитый снимок Евгения Халдея в журнале «Работница» и принесла показать: «Себя узнала?» Ту публикацию в «Работнице», кстати, подписали неверно, другим именем; соседке пришлось обращаться в редакцию и восстанавливать справедливость.

А потом началось. Ушла добровольцем на фронт, дошла до Берлина — где у Бранденбургских ворот ее и запечатлел Халдей, а проезжавший мимо солдат крикнул «Сестренка, победа!» и кинул то ли пачку папирос, то ли туфли-лодочки точно по ноге. Потом охраняла дорогу к Потсдамской конференции, где проезжавший мимо Черчилль притормозил и спросил, не обижают ли советскую коллегу британские солдаты. «Черта с два они нас обидят» — гласит изначальный вариант ответа Марии британскому премьеру, со временем обкатавшийся до более нейтрального «пусть только попробуют».

«Стоит на одной из тихих улочек в поселке дом, — сообщала газета Старополтавского райкома КПСС «Ударник», Волгоградская область, в мае 1983 года. — Дом как дом, ничем особенным от других не отличается. Разве что прибитой к воротам вырезанной из жести красной звездочкой, указывающей на то, что здесь живет ветеран Великой Отечественной войны. Немного осталось в поселке таких звездочек, и с каждым годом их становится все меньше. Время, неумолимое в своей поступи, не щадит старых солдат».

Что характерно, в советской легенде — почти все правда. И Берлин, и Потсдам, и Черчилль. И папиросы с туфлями были, просто в разные дни. И — ранее — разбомбленный мост от Батайска на Ростов, где регулировщица Лиманская отправляла колонны в объезд, а какая-то безумная полуторка во время очередной бомбежки рванула-таки на переправу, поранив Марию — «сколько потом в гипсе отлеживалась» — и сгинув в реке: «Хорошо, в кузове никого». Администрация исправно поздравляет, школьники-тимуровцы приходят. «Осенью помогали вырубить траву, почистить. Когда одна мама жила, то и туда приходили — снег откидывали. В общем, помогали», — говорит дочь Марии Филипповны Нина Тормозова.

Нет в легенде только того, что заполняло время между знаменательными событиями. То есть собственно войны Бранденбургской мадонны.

— Эту руку с желтым подняла, эту с красным поперек себя, сама боком к тебе стою — значит, можешь проезжать. Повернусь спиной — стоишь и ты, и кто на дороге слева от тебя: сзади едут, пропусти. На спину никто никогда не едет, закон такой.

Фронтовая регулировщица Мария Лиманская-Шальнева, много лет назад переехавшая в Марксовский район Саратовской области, четко, практически на автомате показывает движения, заученные с войны.

— Смена положена через четыре часа, ага. Стояли обычно дольше — по шесть, по восемь, когда колонны шли. Днем с флажками — желтым и красным, ночью с фонарем трехцветным. Ночью, под Варшавой, «катюши» через голову били — у самого перекрестка разложились. Стоишь, страшно. Думаешь, ко всему привыкла — а тут они. Никогда так близко не видела, когда бьют. Стоишь и просишь у Бога: «Хоть бы сразу убило, сил нет». А ничего — они бьют, а ты стой, регулируй.

За фото, газетами, письмами и прочим архивом героиня то и дело отправляется на кухню — сама, оставляя не у дел дочь Нину Григорьевну. В здешней Звонаревке и вокруг ветераны занимаются своим здоровьем по системе Норбекова, Мария Филипповна — не исключение. Правда, долголетие свое она определяет другими словами:

— Как велосипед. Если тогда не упал, потом долго проедешь.

Единственный момент в легенде, не соответствующий действительности, — самое ее начало.

— Мы с девчонками сперва шили пилотки, шапки — производство такое было. А потом пошла — ладно, считай, добровольцем. Собрали в военкомат девчонок повестками — тех, кому как раз по восемнадцать исполнилось — и сказали: «Надо помочь фронту». Мы что, мы — комсомолки. Запасной полк в Капустином Яру: те, кто были в боях, уже выздоровевшие раненые — и мы, девушки. Бойцы нам в отцы годились, а шли вместе — колонной на фронт. Речку переползали по-пластунски: с берега вода, а там лед, некоторые проваливались. Снег с дождем, мы мокрые совсем, вышли. А «он» налетал, бомбил.

«Он» для Марии Филипповны — это Гитлер и его войска. Что в начале войны, что в Берлине, где регулировщица Победы оказалась в непосредственной близости от «его» ставки.

— Пришли в деревню, я заболела, стала меня семья местная лечить. Другие девчонки тем временем оружием занимались — наганы им дали, чтобы стрелять. Кого на связь, кого в разведку потом. А как я выздоровела, тоже взялась за учебу, но уже сразу как регулировщица: к нам пришли, как их раньше называли, покупатели из фронтовых частей — им надо было, чтобы на дороге не мужчины стояли, а девушки. Мужчины на передовой нужны. Три дня учили нас, в основном — как правильно ночью показывать — и вся наука, ага.

Самое лучшее время на войне, по Марии Филипповне, — дождь. В дождь не бомбили: лучше стоять под дождем, чем под бомбами. Но от бомбежки все же досталось. Госпиталь.

— Я в гипсе лежу, две подружки пришли ко мне, с поста сменились. А тут налет. И смех, и грех. Мы с подружкой на кровать легли, а третья — Зина Филимонова — под кровать залезла и говорит: «Вас убьют, а я живая буду». Как стал бомбить — двери вырвало, окна выбило, штукатурка на нас падает. Подружка схватила меня за больную ногу, жмет — а я и боли не слышу. Кончилось все, мы отходим понемножку, лежим. Женщину заносят — у нее пятку мотыгой отрезало: наступила, когда убегала. Выходим — оказывается, четыре бомбы упали и не разорвались. Одна совсем рядом с нами, другая на дороге подальше. Приехали саперы, выкопали бомбу, размотали — внутри записка: «Дорогие товарищи, чем можем, тем поможем». Видимо, наши пленные делали. «Его» пленные, ага.

Страшнее Марии Филипповне, по собственному признанию, было только один раз, позже — если не считать «катюш» близ Варшавы у самого уха. В Белоруссии под Бобруйском вышедший из боя танк на ее перекрестке врезался в группу местных.

— Рычаги отказали совсем, разбирались — танкист не виноват. Но так кричала она, кому ноги отдавило: «Ваня, убей меня! Ваня, убей!» Хуже всего было, наверное. Я санитарную машину остановила, врач побежал, что-то там делал — не вижу, я же регулирую. Повезли ее, а она все кричит. Все, как в фильмах про войну, когда тут огонь, а здесь кричат все.

Среди фото — Сталин, Черчилль, Рузвельт за столом переговоров. И письмо: «Дорогая Мария Филипповна, снова приехал в Волгоград — принимал участие в записи передачи "От Сталинграда до Берлина" — и снова не смог к Вам добраться: уж очень далеко Вы забрались. Но все равно в этом году приеду осенью. Посылаю Вам журнал "Собеседник" и "Советскую торговлю". Еще будет опубликовано в немецком журнале, пришлю Вам потом. Посылаю еще фотографии с Потсдамской конференции, так как Вы были участником — охраняли территорию и чтобы все было в порядке на дорогах. Здоровья и счастья, Ваш Евгений Халдей. Сообщите мне в Москву о получении пакета».

— Мы по Берлину так двигались: сколько-то метров проедем, из кузова — на улицу и расчищаем, чтобы дальше ехать. Не проедешь иначе никак, там все хорошо потрудились… Видела, как утонувших немцев баграми вытаскивали и рядами складывали — когда «он» в Берлине воду пустил по метро. Спускались туда, но ненадолго — вода воняла, не выдержали мы. Устроились ночевать в каком-то доме, еще живом. На следующий день стали смотреть, поднялись на чердак. Висят трое — папа, мама, дочка лет десять или двенадцать. Соседи потом рассказали, как «он» по радио пугал: войдут русские, всех повесят. Решили сами. А карточка, на которую корреспондент снял, и Черчилль со своей сигаретой — все позже было.

Вернувшись с фронта, Мария Филипповна устроилась работать в библиотеку в Старой Полтавке. Позже, когда из библиотекарей уволили — семь классов образования, а кандидаты из вузов стоят в очереди, — ушла санитаркой в больницу, затем в роддом. Трудовой путь окончила уборщицей, время от времени выезжая в Волгоград на празднования и чествования. На восьмом десятке переехала в Саратовскую область, где обустроились две дочки. Жила, однако, в Звонаревке отдельно — в маленьком домике, выстроенном в позапрошлом веке поволжскими немцами: «Чем-то вроде землянки стал, когда оттуда уехала».

Пять лет назад Мария Филипповна перебралась к дочке, на другой конец Звонаревки. «У меня к тому времени и муж, и сын умерли — перевезла маму к себе», — говорит Нина Григорьевна, чей дом был больше, но выглядел не намного лучше. Потом администрация Марксовского района выделила городскую квартиру в райцентре — чтобы ее продать, а на вырученные деньги сделать в деревенском доме ремонт и еще отложить на что-нибудь. Так и поступили. Тем более, приходится помогать внукам-студентам, а ветеранской пенсии в двадцать с небольшим тысяч на это не хватает.

Зато другие внуки и правнуки заботы не требуют. Одна из внучек вышла замуж за местного немца и — вслед за остальными немецкими саратовцами — отбыла на его историческую родину: Брауншвейг, Ганновер. На пианино в доме Лиманской несколько фото правнучки — «Лена, а по-немецки Ленхен», занимается бальными танцами.

Никакого протеста у Бранденбургской мадонны это не вызывает. Сама хотела в прошлом году приехать к Бранденбургским воротам — приглашал телеведущий Дмитрий Крылов, хотел сделать специальную программу. Но для перелетов здоровье все-таки не то.

— За что воевали? За это. Чтобы был мир. Чтобы не было войны желаю, — говорит Мария Филипповна. — По нынешним временам — чтобы телевизор без страха включить было можно.

Благодарим Саратовский областной музей краеведения за неоценимую помощь в подготовке материала

Саратовская область — Москва