«Германия начинает смотреть на мир своими глазами» Политолог Федор Лукьянов о том, как Берлин преодолел комплекс вины и приступает к борьбе за мировое лидерство

После Второй мировой войны вопрос о лидерстве Германии в Европе не мог быть поставлен в принципе — события первой половины ХХ века лишили страну морального права на что-либо претендовать. Но теперь ситуация меняется. На вопрос, что это значит для мира, самой Германии, а также для России, попытался ответить в своей инаугурационной лекции профессор-исследователь факультета мировой экономики и мировой политики НИУ Высшей школы экономики Федор Лукьянов, председатель президиума Совета по внешней и оборонной политике и главный редактор журнала «Россия в глобальной политике». «Лента.ру» записала основные тезисы его выступления.

Германия была и остается в центре всех процессов в Европе. Это неудивительно, ведь происходившее в Европе в XX веке, начиная с Первой мировой войны, Второй мировой войны и политической модели, которая появилась затем в Европе, было напрямую связано с Германией.

С ней ассоциируются и процессы, стартовавшие в конце 1980-х. Мир знает о том времени по одному визуальному символу — падению Берлинской стены.

В мае 1990 года, ровно 25 лет назад, знаменитый, ныне уже покойный, американский социолог Дэниел Белл написал статью в журнале Dissent под заголовком «Германия: непрекращающийся страх». Она начинается с цитаты Освальда Шпенглера: «История — это судьба». Суть заметки, связанной со скорым объединением Германии, заключалась в том, что радоваться, конечно, нужно, но количество новых и старых угроз, вызовов, порождаемых этим событием, может очень скоро перевесить эмоции, которые все испытывают по поводу него.

Чуть позже, в августе того же года, была опубликована статья другого знаменитого ученого Джона Миршаймера, который без обиняков назвал свою статью «Почему мы скоро будем тосковать по холодной войне», где излагал в еще более жесткой форме подобные опасения. Все крутилось вокруг того, что конец противостояния, объединение Германии несет риски возвращения Европы к политике, от которой она ушла после Второй мировой войны именно благодаря тому, что германский вопрос был закрыт (или, во всяком случае, так полагали). Миршаймер писал, что Германия может двинуться в сторону роста национализма.

Европа меняется

В этом году мне пришлось провести два месяца в Берлине, где я встречался со многими людьми, которые или непосредственно определяют политику страны, или их обслуживают. Впечатления, сложившиеся у меня, пока не выстроились в цельную концепцию, но складывается четкое ощущение, что наше понимание процессов, идущих в Германии (если брать публичную сферу) часто далеко от истины.

У нас были удивлены, что после начала кризиса на Украине Германия заняла столь жесткую позицию, которую многие в России склонны приписывать влиянию США. Конечно, странно отрицать значение теснейших атлантических связей, десятилетиями после Второй мировой войны культивировавшихся и углублявшихся между Германией и США в рамках НАТО, но сводить все к внешнему фактору нельзя. Германия переживает очень сложный процесс внутренней трансформации, исход которого не предопределен. Это является свидетельством, что послевоенная эпоха закончилась (я имею в виду не холодную, а Вторую мировую войну), то мироустройство, в котором мы до сих пор жили.

Сама современная Германия и с точки зрения ее внутреннего устройства, и с точки зрения ее приоритетов — один из главных продуктов послевоенной политики. Почти все, что происходило в Европе, крутилось вокруг этой страны — как разделенной, так впоследствии и единой. Процесс европейской интеграции был затеян во многом ради того, чтобы избежать повторения кошмаров, которые Европа пережила в первой половине ХХ века.

Сегодня сочетание факторов и обстоятельств складывается таким образом, что практически все основы устройства Европы, а следовательно, и мира, составлявшие фундамент во второй половине ХХ века, меняются. Происходит это не по чьей-то злой воле, просто объективные предпосылки изменились и состояние отношений внутри трансатлантического сообщества и вовне уже не будет таким, каким оно было 20, 30 или 50 лет назад.

Европа радикально меняется. Проект интеграции второй половины XX века, фантастически успешный, исчерпал себя, причем исчерпал позитивно. Он достиг того, для чего начинался, стал надолго непревзойденным примером, как нужно решать тяжелые проблемы развития, подобные тем, что накопились в Европе к середине прошлого века. По горькой иронии, Евросоюз получил Нобелевскую премию в 2012 году, когда, строго говоря, давать ее уже было не за что и речь шла о концептуальном кризисе. Между тем великие основатели европейской интеграции (Жан Моне, Конрад Аденауэр, Робер Шуман) не получили ничего, хотя они действительно заслуживали этой награды в 50-е.

Ангела Меркель произносит речь в Берлине на 25-летии объединения Германии

Фото: Soeren Stache / AP

Как бы то ни было, судьба Германии напрямую связана с судьбой Евросоюза хотя бы по той причине, что Евросоюз по мере развития превратился в зону влияния этой страны. Не в том смысле, что Германия там стремилась к диктату. Однако когда ВВП государства составляет почти треть ВВП всей еврозоны, вес понятен. Евросоюз стал спасительным для этой страны средством роста без того, чтобы сеять страх вокруг. Кошмары XX века породили очень глубокое недоверие к немецкой политике, которое и выражалось в статьях, процитированных вначале.

Лидерство Германии

Но теперь, когда модель европейской интеграции будет меняться, возникает много разных вопросов, прежде всего связанных с ролью Берлина. Одной из проблем Германии становится то, что она стала слишком сильной, а остальные — слишком слабыми. Раньше Франция при любых обстоятельствах сохраняла роль политического лидера Европы. Сегодня она просто не выполняет данную функцию в силу внутренних проблем и качества национального лидерства. Это плохо и для Франции, но самое главное — является проблемой для Германии, поскольку Германии, в силу прошлого, необходима страна, партнерство с которой легитимирует ее политический рост, так как иначе он будет вызывать все больше и больше опасений у всех вокруг.

События последних лет, связанные с кризисом в зоне евро, показали, как легко при возникновении трений экономического характера пробуждаются или искусственно стимулируются ассоциации, связанные со Второй мировой войной. На митингах в Афинах или Лиссабоне выходят с теми же свастиками и карикатурными портретами, которые не имеют никакого отношения к реальности.

В прошлом году на Мюнхенской конференции и федеральный президент, и федеральный канцлер, и министр обороны, и министр иностранных дел говорили, что новая концепция Германии — это новая ответственность (не лидерство, потому что любое упоминание германского лидерства порождает упомянутые ассоциации). В то же время сейчас ответственность означает необходимость принимать очень тяжелые решения, связанные с судьбой конкретных стран — членов Евросоюза. В небольшой степени это уже испытал на себе Кипр, который в 2012 году был санирован. Итоги оказались не такими страшными, как предрекали, но тем не менее. Сейчас естественным образом на очереди Греция, и решение о ее будущем в еврозоне носит принципиальный характер. От этого будет зависеть сама конфигурация Евросоюза.

Послевоенная политика с точки зрения восприятия германского общества тоже заканчивается. Если говорить более жестко, то прививка Второй мировой войны теряет свое действие. Речь, естественно, не идет о возрождении немецкого милитаризма или, не дай Бог, пересмотра отношения к ужасному прошлому, к нацизму. В этом смысле германское общество прошло мучительный, но успешный процесс переосмысления как самостоятельно, так и под давлением извне.

Но данная переработка прошлого (термин, вошедший в мировую политику из германского опыта) привела к интересному результату. Сегодня Германия ощущает свое моральное право занимать позиции в отношении действий других государств. Такого не было на протяжении долгого времени, поскольку считалось, что другие могут оценивать Россию, СССР, США или еще кого-то, а немцы не могут в силу того, что они совершили в XX веке. Ощущение, что Германия изменилась, смогла себя перестроить, дает некое моральное основание на своем примере вести за собой других.

Отсюда и совершенно иная интонация в отношении России. Если раньше немцы не считали себя вправе критиковать какие-то действия нашей страны, даже если осуждали их, то сейчас все происходит уже не так. С этим связана и реакция Германии на события прошлого года — сначала на изменение статуса Крыма, а потом на эскалацию войны на востоке Украины.

С одной стороны, немцы почувствовали угрозу европейской системе, которая, с их точки зрения, только и способна обеспечить их развитие, рост и выход на следующий уровень. С другой — весь комплекс германских переживаний XX века проявился вновь, но уже с позиции, что, мол, мы это проходили, изжили, а теперь Россия идет тем же путем и, следовательно, наша задача — ее с этого пути свернуть и остановить. Заметно, что происходит интенсивная идейная и морально-нравственная работа в германском обществе, когда появляется все более морализаторский настрой.

Очень любопытен факт, который отсюда не очень виден (но там виден очень хорошо): на публичные дискуссии огромное влияние оказывает партия «зеленых», не входящая в правящую коалицию, находящаяся в оппозиции. Строго говоря, экологические проблемы в Германии давно решены, последнее их требование по закрытию атомных электростанций тоже выполнено и теперь эта партия выступает просто за права человека, выражая общеморальную позицию. Хотя внутри нее есть разные точки зрения, — более резкие и менее резкие, — в целом это то, что находит отклик в СМИ и публичных дебатах, ведь, когда идет публичная дискуссия, гораздо ярче и убедительнее апеллировать к моральным факторам, чем выдавать скучные расклады по поводу национальных интересов и баланса сил.

Еще один фактор, который, вероятно, влияет на позицию Германии по отношению к России, Украине и постсоветского пространства, — изменение баланса в Европе, о котором я сказал выше. В ней сейчас, в силу разных обстоятельств, нет стран — политических тяжеловесов. Великобритания отчаливает в непонятную сторону, Франция занята своими внутренними проблемами, Южная Европа как политический фактор практически исчезла.

В этих условиях, учитывая историю Германии, намного большее значение приобретает Польша, во-первых, как страна очень активная, во-вторых, достаточно большая и экономически вполне успешная. Необходимость найти партнера, который бы легитимировал Германию в качестве лидера, приводит к сближению с Польшей. Есть известная цитата бывшего министра иностранных дел Польши Радослава Сикорского двухгодичной давности, в которой он говорит, что как поляк, при всем тяжелом прошлом взаимоотношений между двумя странами, сегодня гораздо больше опасается бездействия Германии, чем ее действий.

Сдвиг в сторону восточноевропейской позиции автоматически означает для Германии корректировку восточной политики, которая составляла основу ее позиционирования в Европе с 60-х годов. Это неизбежно, потому что, глядя на дебаты, которые ведутся, расстановку сил, которую можно наблюдать в политическом классе, «восточная политика» в понимании социал-демократов, к какой мы привыкли, закончилась. Необходимость выстраивать специальные продуманные отношения с Россией не исчезла. Однако сама по себе позиция лидера, которую Германия, хотя и без особой охоты, принимает, заставляет жертвовать определенными вещами. Если Берлин нуждается в том, чтобы опираться на другие европейские страны (прежде всего на Восточную Европу), то этой жертвой становятся выгодные отношения с Россией, основу которых составляли энергетика плюс российский рынок.

Парадоксальным образом, хотя Германия по-прежнему укоренена во всей евроатлантической системе, создается впечатление чувства неуверенности в завтрашнем дне. Если посмотреть на разные направления взаимодействия и сотрудничества этой страны, то на каждом можно увидеть тревожные для нее симптомы.

Позиция Европы, в силу той самой перестройки, которая необходима и которую, вероятно, придется делать Германии, демонстрирует признаки настороженности партнеров. Она медленно увеличивается, и, в зависимости от того как Германия себя поведет, либо резко вырастет, либо останется на нынешнем уровне. С Польшей отношения непростые, так как для нее позиция немцев относительно России и Украины недостаточно решительна.

Отношения с США крайне сложные, противоречивые. С одной стороны, Германия, понимая, что ее лидерство может вызывать разного рода эмоции у других стран, особенно тщательно подчеркивает необходимость трансатлантического единства и всеми силами его демонстрирует. В то же самое время скандалы с прослушкой, откровения Сноудена, все новые свидетельства закулисной деятельности США вызывают весьма острую реакцию немецкого истеблишмента. Высылка из Берлина в прошлом году резидента ЦРУ — беспрецедентное событие в отношениях двух стран — и нынешние скандалы, связанные уже с сотрудничеством немецких и американских спецслужб по прослушке вносят диссонанс в отношения Вашингтона и Берлина. Для Германии (и лично руководителя) это очень тяжелый момент, так как страна опасается «повиснуть в воздухе». Когда по всему периметру осложняются отношения, хотя каждое из данных осложнений не является критическим, но если все они сходятся вместе, да еще в ситуации всеобщей трансформации Европы и мира, это создает дополнительную неопределенность.

Германия открывает глаза

Германия начинает смотреть на мир своими глазами. До определенного момента она строго следовала в фарватере союзников. В том числе и в официальных документах говорится, что Германии необходимо гораздо более внимательно следить за развивающимися странами, роль которых в мире растет.

Существует любопытная дискуссия о том, не является ли сама Германия такой страной, подобной Китаю, Индии и другим. Это совершенно новое направление, но оно развивается. Пять лет назад, когда тогдашний федеральный президент Хорст Кёлер только заикнулся, что у Германии могут быть глобальные интересы, ему пришлось уйти в отставку. Сейчас факт, что Германия является страной с глобальными взглядами, не вызывает отторжения. Другое дело, как эти интересы можно реализовывать. За последние 15 лет Германия вышла из послевоенной скорлупы, начиная с участия в войне против Югославии, ставшей шоком для многих. Немецкие самолеты были задействованы, в том числе, в акциях против Белграда, и чисто символически это выглядело как некий отказ от целой эпохи. Впоследствии Германия никогда не демонстрировала большого желания участвовать в больших авантюрах (Афганистан не считался войной), по Ираку и по Ливии ее позиция отличалась от большинства союзников, но данная тема с годами все больше выходит на первый план.

Германия смотрит на Восток

К России, на мой взгляд, это имеет прямое отношение, ведь Германия начинает смотреть на Восток не так, как она смотрела в рамках традиционной восточной политики. Теперь для Германии Восток — Евразия, и то, что Китай является вторым после Евросоюза рынком для нее, опережая США, — уже довольно заметное изменение. Можно встретить рассуждения об общности интересов и задач между Германией и Китаем потому, что это две крупнейшие экспортные державы, переходящие из экономического в политическое состояние. И та, и другая страна сталкивается с одним феноменом, когда минимальный подъем вызывает мультиплицированные опасения у всех вокруг.

В этом смысле символично, что МИД Германии подхватил идею, которую в прошлом году в стиле некоей интеллектуальной игры выдвинул Европейский совет по международным делам. В своей статье «Новый европейский беспорядок» Иван Крастев и Марк Леонард предложили идею диалога с Евразийским экономическим союзом, если уж с Россией не получается. Данную идею, которую мало кто в Европе воспринял, немецкий МИД принял на ура. Они почувствовали, во-первых, действительно возможность хоть за что-то зацепиться в рассыпающихся отношениях с Россией, а во-вторых, это совпало с их внутренним настроем на поворот в восточную сторону.