«Прославление Победы — способ коллективного самоутверждения» Как праздник помогает изживать комплекс национальной неполноценности

На протяжении многих лет главным национальным праздником россияне считают День Победы. Его традиционно встречают ликованием и подъемом патриотических настроений. Именно через прославление Победы идет изживание комплекса национальной неполноценности, потому что равнозначных национальных достижений нет. О трепетном отношении соотечественников к 9 Мая «Лента.ру» поговорила с социологом, директором «Левада-Центра» Львом Гудковым.

«Лента.ру»: День Победы по-прежнему остается для россиян главным государственным праздником?

Лев Гудков: Именно так. Из государственно-национальных праздников самым важным для себя россияне считают именно 9 Мая, День Победы — так говорят более 80 процентов опрошенных. Две трети россиян, как и в прошлые годы, собираются отмечать его застольем, в кругу семьи и друзей, смотреть парад по телевизору.

Различий в отношении к этому празднику в разных социальных группах почти нет, хотя можно сказать, что он несколько более значим для людей пожилых, рабочих, пенсионеров, менее образованных граждан с невысокими доходами, испытывающих определенное напряжение из-за снижения уровня жизни. Но в последние годы этот праздник становится все более важным и для молодежи, нуждающейся в коллективных символах самоутверждения, особенно это заметно в провинции.

Не удивительно, что роль Победы для россиян становится с течением времени все более значимой. Если в конце 1980-х годов победу 1945 года назвали главным событием ХХ века 77 процентов опрошенных, то в наши дни — 87-88 процентов, практически все, кто вообще мог что-то сказать об истории своей страны и окружающем мире. Кроме того, эта победа — наша, мы ни с кем не готовы ее делить: преобладает убеждение, что СССР победил бы в этой войне и один, без союзников.

Неужели Победа — это все что у нас есть? В смысле коллективных символов?

Нет. Есть еще успехи в космосе, громадная территория, героическое прошлое. То, что вызывает гордость. В первую очередь — все, что связано с демонстрацией мощи, с величием державы, с имперским прошлым.

Если говорить о российской истории, то, в отличие от западных стран, где общество создавало государство, у нас государство создавало общество. С этим процессом и связаны все коллективные символы.

Получается, что россиянин чувствует себя неотделимым от государства?

Да, именно так. Отдельный, частный человек лишен всякой ценности и значения, его жизнь ничего не стоит, а государство — это все: у него собственные «высшие» интересы; воля тех, кто выступает от имени государства — закон. Вне государства наш человек чувствует себя ничтожным, не имеющим собственного достоинства. Такое сознание постоянно культивируется.

Вот и сакрализация Победы основана на том, что нельзя предметно говорить о страдании советского народа. Оно безмерно и не может быть объяснено ничем, кроме как тотальной демонизацией врага и противопоставлением ему себя в качестве такой же мифологизированной, безупречной силы добра. Но тем самым накладывается запрет на понимание или объяснение причин войны, ее мотивов и компетентности советского руководства.

Это табу отражено в формуле Булата Окуджавы: «...Нам нужна одна победа, одна на всех, мы за ценой не постоим». Через такой принцип государство освобождает себя от ответственности за войну. У немалой части общества все равно остается понимание, что война велась числом, а не умением. Но в массовом сознании это закрепляется в образе величия подвига, пафосе самопожертвования, а не в идее рационализации опыта.

Снятие государством ответственности с себя и идея о жертвенности во благо отечества — это своего рода архаизация сознания?

Безусловно, это именно возвращение к очень архаичным структурам сознания. Поэтому речь идет именно о сознательно навязываемой гражданам мифологии войны, ведь сейчас ушло практически все поколение участников и очевидцев тех событий. А люди помнили свою жизнь в те годы. Ничего «эпического» из характерной для официоза риторики в ней тогда не было.

Как и в самом празднике.

Естественно. После первоначального триумфа и эйфории Сталин довольно быстро сделал этот праздник более приземленным — он стал рабочим днем и оказался в тени Первого мая. Сталин боялся повторения эффекта декабристов, когда победители, вернувшись домой из-за границы, захотели другой жизни. Ожидания изменений такого рода тогда были довольно сильными: люди хотели роспуска колхозов, смягчения террора, ликвидации ГУЛАГа и прочего. Сталин погасил их, а потом очень быстро убрал все льготы и привилегии для фронтовиков.

До прихода Брежнева 9 Мая существовал как праздник второго ряда. Но брежневский переворот и смещение Никиты Хрущева потребовали легитимации новой власти. И это сделали через прославление ветеранов войны и обращение к этим символическим ресурсам Победы. Именно с 1965 года, с 20-летия Победы, начала разворачиваться кампания «Никто не забыт, ничто не забыто». Хотя, сакрализация Победы и создание многочисленных мемориалов сопровождались все тем же пренебрежением к жизни населения.

Были ли попытки уйти от эксплуатации этого ресурса?

Конечно. Стремление к пересмотру официальной версии было особенно сильным в конце 1950-х — первой половине 1960-х годов. Целое поколение писателей — представители так называемой «лейтенантской прозы» (Григорий Бакланов, Юрий Бондарев, Константин Воробьев, Виктор Астафьев, Василь Быков и другие) — выступали против официальной, парадной версии войны и Победы. Они старались показать «окопную правду», противопоставив ее версии Генштаба и Агитпропа. Вспомним и кино того времени: «Летят журавли», «Иваново детство», «Живые и мертвые» — это были как раз попытки демифологизации войны.

На этом фоне культ Победы был всего лишь способом подпереть власть Брежнева?

Дело не в самом Брежневе. Культ Победы не просто снимал ответственность с власти, но и задним числом оправдывал весь сталинский режим.

Победа оправдывала и «объясняла» террор и тотальное принуждение необходимостью подготовиться к будущей войне. По большому счету такое оправдание было ложью, потому что в 1929 году, когда Сталин начал развертывать программу милитаризации промышленности и народного хозяйства, Запад был в кризисе, начиналась Великая депрессия, и никто в этот момент нападать на СССР не собирался. Но эта проекция задним числом включала мифологическое сознание. Происходило переворачивание времени, когда события постфактум становились объяснением предшествующей политики.

Люди, чьи родственники прошли через войну, воспринимают Победу так же, как большая часть населения?

Поколение фронтовиков неохотно вспоминало о войне — слишком силен был диссонанс повседневной тяжести этих событий и парадной версии войны. Они частично идентифицировали себя с ней, а частично — нет. Но никаких средств рационализации этого личного опыта, пережитого на войне, не было. Поэтому, как и всякая травма, в итоге эти воспоминания вытеснялись. Говорить об этом люди не хотели.

Фронтовики просто унесли свою правду в могилы?

Непрожитые травмы не уходят, а оборачиваются дефектами восприятия или понимания уже в следующем поколении. Другими словами, эти травмы воспроизводятся уже не в сострадании, а во множестве табу, в неспособности к пониманию, сопереживанию. Следующее поколение было уже по-своему глухим. Поэтому неслучайно сейчас мы сталкиваемся с разрывом между нынешним днем и прошлым, с «дереализацией прошлого», вытеснением всего, что требовало своего осмысления.

Причастен ли культ Победы к современному культу личности Сталина?

Конечно. Точно так же, как советские лидеры во время резкой смены власти и, соответственно, политического курса обращались именно к этому ресурсу, так и нынешнее руководство начиная с 2000-х годов использовало символический потенциал Победы для мобилизации массовой поддержки. Для консервативного, антиреформистского, антизападного разворота других идеологических ресурсов у власти не было, тем более что начало 2000-х было кризисным для нее: Беслан, «Норд-Ост», подлодка «Курск», неудачная попытка пенсионной реформы — на фоне этих событий правительству требовались дополнительные мобилизационные ресурсы.

Вспомните, в 2004 году проведение административной реформы как раз сопровождалось реанимацией прежней официальной мифологии войны. В том же году, когда готовилось 60-летие Победы, каждый день шли хроники, фильмы военного времени — это была очень мощная пропаганда. Одновременно незаметно внедрялась в массовое сознание мысль о том, что, при всех оговорках, Сталин был организатором и вдохновителем Победы. Именно с этого момента начался рост его популярности — через превознесение его роли в тех событиях.

Неудивительно, что он стал «Именем России»...

Неудивительно. С течением времени число людей, признающих вклад и значение Сталина, существенно выросло. Если в конце 1980-х годов он не входил даже в десятку наиболее значимых исторических фигур России, то с 2004 года его акции все время росли, а в 2012 году он встал на первую позицию в списке знаменитых людей как самый великий политик в истории страны. Если хотите, через торжество Победы произошло оправдание зла и обеление тирана.

Получается, что сейчас россияне больше ценят свое прошлое, чем настоящее. Это ретроградное мышление, отрицание действительности?

Я бы согласился с вашим суждением, но с некоторыми оговорками: большинство россиян просто не знают прошлого. Апелляция к нему не означает знания и понимания прошедших событий. Обращение к мифологизированному, препарированному и очень упрощенному прошлому нужно лишь для оправдания существующего порядка вещей, прежде всего — организации власти и ее права на принуждение.

Гордость за прошлое для человека становится главным основанием для самоуважения. Не уровень жизни, не личные достижения, не признание окружающих, а слава предков, которая всегда с тобой.

Все это означает, что ни у людей, ни у страны нет образа будущего. А раз так — значит, и настоящее закрыто от понимания, нет ясных представлений об общественных силах, партиях, движениях, которые могли бы выдвигать цели общественного развития и тем самым задавать некоторую перспективу. Чем сильнее авторитарный режим, тем туманнее и неопределеннее становится настоящее и тем сильнее значимость апелляции к символам прошлого.

Прошлое с его ошибками нас вообще ничему не учит?

Историческая память россиян, согласно многим исследованиям нашего центра, очень коротка. Она структурирована школьными учебниками, но опустошена в деталях. Новые учебники опять же повторяют схему учебников советских времен, а те, в свою очередь, срисованы со сталинского «Краткого курса ВКП(б)». Горизонт исторического прошлого в представлении людей ограничен последним столетием и не выходит за рамки 1917 года (зари «новой эпохи», строительства «самого передового общества»). Все, что было до этого (Наполеон, Иван Грозный, крещение Руси и прочее), погружено в туманное безвременье и неопределенность.

Поскольку прошлое никак не подвергается осмыслению обществом, оно живет в осколках мифов. Пока мы не осмыслим его природу и природу того, что за этим стоит, мы лишены будущего. В этом смысле война и государственные церемониалы представляют собой способы снятия травмы советского времени и неосмысленного прошлого.

Как в будущем культ 9 Мая может отразиться на идентификации россиян?

Как и всякий государственный церемониал, он умрет своей собственной смертью, как только его перестанут поддерживать власти. На наших глазах исчез один из главных советских праздников — 7 ноября (День Великой Октябрьской социалистической революции). Точно так же произошла перестановка праздников 1 и 9 Мая. Неслучайно о войне все вспоминают только в канун 9 Мая и — гораздо в меньшей степени — 22 июня. И совсем мало кто осознает, что война началась в сентябре 1939 года, когда вместе с гитлеровскими войсками Советская армия вступила в Польшу.

Сам по себе государственный ритуал, связанный с Днем Победы, не будет воспроизводиться без особых усилий государства. Это не значит, что люди не будут помнить войну, — она останется в коллективной памяти как давняя травма массового сознания. Со временем память о пережитом, об опыте старших поколений рутинизируется и уже не будет давать такой остроты переживания и включенности общества. Поэтому чем сильнее власть будет педалировать значимость этого праздника, тем сильнее он станет терять свой первоначальный смысл.

На Западе победу над фашизмом отмечают не так пафосно, но от этого не менее торжественно.

Нынешний культ Победы принципиально отличается от празднования окончания Второй мировой войны в странах Европы — там это день скорби, и он вписан в практику осмысления прошлого. У нас все наоборот: прославление Победы — способ коллективного самоутверждения и забвения жертв. Через этот процесс идет изживание комплекса национальной неполноценности, потому что других крупных национальных достижений нет. День Победы становится частью воспитания граждан в духе героического милитаризма.