«Манон Леско» Пуччини появилась в репертуаре главного театра страны по личному заказу нашей примадонны — театр хотел заполучить певицу, ее же устраивала только эта опера. Режиссер тоже выбирался под нее — чтобы был не слишком авангардистом, крутых экспериментаторов дива не любит. Тем не менее вышел не бенефис суперзвезды, а спектакль высшего класса.
Наклонная панель во всю сцену, на ней — белоснежный игрушечный город (здания — где-то по пояс артистам). История Манон Леско — девушки из приличной семьи, которая воспитывалась в монастыре, а потом металась меж большой любовью и большими деньгами — режиссером Адольфом Шапиро рассказывается как история женщины-игрушки. Этот белый городок — Амьен, где бродит юный поэт де Грие и где он встречает путешествующую с братом Манон — место совершенно сказочное. Населен он каким-то жизнерадостным народом в цветных (гномьих?) колпаках, средство сообщения между Амьеном и Парижем — не тривиальный конный экипаж, а воздушный шар, с неба падает романтический снег — и вообще кажется, что эта история непременно будет счастливой. Вот эта девушка — а Нетребко здесь играет совсем девчонку в кукольной шубке и с куклой в руках — и этот молодой человек (39-летний Эйвазов, джентльмен совсем не детского телосложения, отлично воспроизводит юношескую пластику — порывистость, неумение справиться с собственными руками, желание подойти к объекту влюбленности и обмирающий страх) должны же быть счастливы в этой новогодней сказке, не правда ли?
Правда, музыка Пуччини, в которой слишком много страсти для счастливо-карамельной истории, намекает нам, что никакого счастья не будет — но молодой дирижер Ядер Биньямини эту страсть пока слегка придерживает. Да и надеяться никому не запрещено, не правда ли? И пока меж первым и вторым актом переставляют декорации за закрытым занавесом (куда в этот момент проецируются фрагменты книги аббата Прево про Манон и кавалера де Грие, вдохновившей немало авторов на оперы и балеты — и в том числе Пуччини в 1893 году), не потрудившаяся прочитать либретто светская публика радуется сюжету, в котором никто, кажется, не собирается трагически умирать (не то что в других сочинениях Пуччини вроде «Тоски» или «Мадам Баттерфляй»).
Светской публики много, «выход на Нетребко» дает не только шанс послушать дивный голос, но и ощущение причастности к «сливкам сливок». (Недаром билеты и за 15 тысяч рублей улетели в день начала продаж). Светская публика обламывается: никто ей сказочек рассказывать не собирается. При открытии занавеса во втором акте зал сначала ахает, потом начинает нервно аплодировать: парижская квартира Манон (что уже оставила бедного любовника де Грие и поселилась у Жеронта, любовника очень богатого) производит пугающее впечатление. Гигантское — почти до колосников — зеркало наклонено так, что в него попадает и отражение самой дорогой части партера: да-да, дорогие зрители, некоторые из вас живут именно так, заявляют режиссер Адольф Шапиро и сценограф Мария Трегубова. А рядом с этим зеркалом сидит не менее гигантская кукла — тот пупс, что был в руках у девочки-Манон, превратился в монстра, ворочающего головой и внимательно рассматривающего героиню и ее посетителей. На эту куклу прилеплены косметические мушки… но нет, вовсе не косметические. Здоровенные черные мухи сидят на этой игрушке — какая-то сюрреалистическая, бунюэлевская жуть.
Анна Нетребко во время пресс-конференции, посвященной премьере оперы «Манон Леско». Фото: Кирилл Каллиников / РИА Новости
Вообще-то это все — просто гримировальный столик: тут брошены драгоценности, на кукле — жемчужное колье (каждая жемчужина — как пушечное ядро). Просто произошло резкое изменение масштаба: если в первом действии люди были больше домов, сейчас они уже меньше драгоценных безделушек. Этот дом, куда Жеронт (колоритная роль Александра Науменко, трость в руках его персонажа превращается в какую-то паучью лапу, подчеркивая опасность этого человека) определил Манон — специально кукольный домик со страшными такими забавами. Пожилой дяденька явно хотел сохранить свою девочку-девочку, свою маленькую собственность — но девочка в вечернем платье с соблазнительно открытыми плечами уже не девочка, она смотрит иначе — она учится пользоваться ситуацией. При появлении де Грие она, правда, вспоминает, что значит быть искренней и быть счастливой — и Нетребко поразительно все это играет: и в голосе, и в пластике Манон — снова девчонка. Но в решающий момент, когда надо бежать из проклятого дома, Манон кидается собирать драгоценности — и теряет время, и попадается полиции, которую на нее натравил взбешенный попыткой побега «благодетель».
Если первый и второй акт долго разворачивали картинку, представляли персонажей, давали рассмотреть детали — акты третий и четвертый торопятся, у персонажей время скоро закончится. Сцена в Гавре, где де Грие безуспешно пытается устроить побег отправляемой на каторгу в Америку Манон, наполнена таким быстрым отчаянием, что даже партер перестает шуршать конфетными обертками. Это очень красочное отчаяние — с диковатым парадом «товарищей по несчастью» Манон, где рядом с героиней оказываются явно недорогие труженицы индустрии секса, здоровенный трансвестит, страдальцы из «цирка уродов» и почему-то чернокожая девица в подвенечном платье. Фантастически сделан момент отплытия корабля: из только что ровной сцены вдруг выламывается треугольный кусок с героями и, покачиваясь, как льдина, путешествует во тьму. Неопределенность, опасность, неестественность этой судьбы — все в этом куске пола, что вдруг перестал быть надежным и крепко стоящим на месте.
Фото: Дамир Юсупов / bolshoi.ru
Весь финальный акт — Нетребко и Эйвазов одни на сцене. Сцена пуста; по сюжету, Манон и де Грие бредут в Америке по нескончаемой пустоши, сбежав от домогавшегося героини коменданта (эти обстоятельства — за кадром). В спектакле Шапиро они — «посреди нигде»: голый пол, темные кулисы, и лишь на заднике появляются как бы написанные от руки рваные фразы — «помоги», «не хочу умирать». Фразы тают, будто размываемые слезами, буквы текут, исчезают совсем, возникают новые на их месте, пока весь задник не превращается в мешанину полустертых слов и фраз, написанных поверх них. Это — невероятная душевная и физическая усталость героини, что изнемогает в пути и близка к смерти: из мрачного, нежного, виртуозного монолога Манон (Нетребко тут была даже лучше себя самой) выделены главные желания и эмоции. Реплики де Грие, утешающего несчастную и пытающегося просить помощи у Всевышнего, подчеркивают глухоту окружающего мира и глухоту небес; они тоже стираются слезами. Здесь заканчиваются все игры — Манон более не игрушка, Манон уже мертва.
В последнее время приглашать драматических режиссеров для постановки оперных спектаклей — политика Большого театра. Политика эта не всегда приносила успех: рядом с тонким и точным «Доном Паскуале» Тимофея Кулябина в репертуаре стоит теперь огорчительно-расплывчатая «Иоланта» прекрасного режиссера Сергея Женовача. Но в случае с «Манон Леско» Большой вышел победителем: Адольф Шапиро (не дебютант в опере — в театре имени Станиславского и Немировича-Данченко он поставил «Лючию де Ламмермур», получившую «Золотую маску») сумел передать и нерв, и нежность этой оперы Пуччини. Понятно, что Анна Нетребко была великолепна. Еще одна победа спектакля — работа Юсифа Эйвазова: он много поет на первых мировых сценах, но до сих пор был слегка заслонен от российской публики своей женой (они с Анной Нетребко сыграли свадьбу в прошлом декабре). Теперь его работу можно было оценить в полной мере — и его де Грие стал одной из важных удач нынешнего сезона. Так проект, который начинался в духе «сделаем все для звезды — лишь бы она спела», превратился в триумф театра. Хорошо бы театр его запомнил — и не стеснялся и далее приглашать звезд первого ряда. Даже если они выставляют достаточно жесткие условия.