Гитлер в каждом из них Почему в ГДР замалчивали Холокост и делали нацистов героями

В мае 1945 года была поставлена точка в истории Третьего рейха, и началась новая глава в истории немецкого народа. После войны Германию разделили на две части — прозападную ФРГ и просоветскую ГДР, и перед новыми немецкими государствами встал вопрос переосмысления прошлого. От уродливых конструкций нацизма нужно было очистить не только площади и улицы древних городов, но и головы простых немцев, многие из которых поддерживали или по крайней мере принимали политику фюрера и зверства его сподвижников. «Лента.ру» вспоминала, как из граждан Третьего рейха делали добропорядочных бюргеров и почему на западе это получилось лучше, чем на востоке.

Впервые этот текст был опубликован в мае 2018 года.

«Идея хорошая, но вот реализация подкачала», — именно так, согласно данным социологов, высказывалась о нацизме половина жителей Западной Германии в 1948 году. Большинство из них предпочитали не помнить гитлеровских злодеяний, а если и вспоминали, то подчеркивали, что и сами пострадали — сначала от «коричневорубашечников», а затем от союзнической оккупации. Союзники же позаботились о демонтаже видимых проявлений нацизма — советская сторона, например, взорвала остов Рейхсканцелярии, был засыпан землей и затоплен знаменитый «Фюрербункер», где Адольф Гитлер доживал последние дни в апреле 1945-го.

На месте самых примечательных зданий Третьего рейха возвели намеренно безликие конструкции — парковки и детские площадки. Убрать, однако, решили не все: в частности, спроектированный личным архитектором Гитлера аэропорт Темпельхоф в Берлине (по проекту он должен был стать одним из четырех терминалов грандиозного авиационного узла в столице порабощенного нацистами мира) работал до 2008 года. До сих пор стоит Олимпийский стадион, построенный к берлинской Олимпиаде 1936 года, а огромные площади для нацистских маршей в Нюрнберге превращены в парк.

Впрочем, разрушенные войной и несущие на себе отпечаток нацизма здания — не единственное, что требовало глобальной перестройки. Политика «денацификации», начатая после войны, была признана неэффективной: поголовные наказания мелких партийных чиновников и деятелей нацистского режима рисковали полностью парализовать немецкое общество и не дать построить новую Германию. Нужны были другие методы — и по обе стороны Берлинской стены стали их поспешно изобретать.

Учение Маркса всесильно, потому что оно верно

И ФРГ, и ГДР черпали вдохновение и искали образцы для подражания в донацистском немецком прошлом. И если легитимность ФРГ не вызывала вопросов — в конце концов, Федеративная Республика выглядела продолжателем немецких буржуазных и христианских традиций, то в ГДР приходилось конструировать новую общность на основе бессмертных идей коммунизма.

Глава Восточной Германии Вальтер Ульбрихт решил создать ее на основе истории немецкого рабочего движения, вдохновленного идеями Маркса и сформированного в XIX веке. В соответствии с официальной восточногерманской точкой зрения, немецкий народ давно шел к коммунизму, и путь этот начался с Крестьянской войны 1520-х годов. Тогда на территории Священной Римской империи восстали несколько сотен тысяч человек — в основном крестьяне, горожане и дворяне. Волнения не были централизованными, внятной программы сформулировано не было, однако чаще всего религиозные идеи, вызванные к жизни Реформацией, сочетались с протокоммунистическими требованиями личной свободы и ограничения эксплуатации человека человеком.

Всесильные феодалы разгромили восставших, перебили треть из почти 300 тысяч плохо вооруженных крестьян и фермеров. Эксплуататоры победили. Причем если деятели радикальной Реформации, например анабаптисты, поддержали восставших, то Мартин Лютер — идеолог «классической» Реформации, выпустил целый трактат «Против разбойников и убийц — толп бунтующих крестьян», где подтвердил правоту знати, обосновав это положениями Евангелия. Один из основоположников марксизма Фридрих Энгельс написал статью о Крестьянской войне, в которой назвал ее «классовой борьбой немецких крестьян при непоследовательной поддержке бюргерства против феодального угнетения».

Следующий этап народной борьбы, согласно официальной позиции ГДР, произошел в 1848 году: тогда в Европе бушевала «весна народов», по континенту покатилась волна либерально-демократических революций, призванная возвести национальные государства на руинах старого монархического мира. В Германии тоже началось брожение: нарождающийся средний класс требовал политических свобод, а рабочие — улучшения условий труда и жизни. Со временем пути революционеров разошлись, и власти одержали верх: либералы вынуждены были уехать за границу (многие, кстати, осели на севере США), общественное движение потерпело крах.

В следующий раз, как диктует концепция исторического материализма, безжалостные эксплуататоры предприняли решительную попытку подавить естественное стремление немцев к свободе и коммунизму в 1930-х годах. Именно нацизм был, по представлению марксистской исторической науки, последней попыткой капиталистов задушить немецкого рабочего.

И Германия проиграла, погрузившись в пучину гитлеризма, но затем воскресла, вознеся к небесам овеянное славой алое знамя на штыках рабоче-крестьянской Красной армии. «Мне представлялось, что во время Второй мировой войны все были или членами «Белой Розы» или встречались в переулках и подвалах, организовывали сопротивление и печатали [антинацистские] листовки», — рассказывали историкам учившиеся в ГДР студенты.

Эта теория придавала существованию ГДР некую разумность, но представляла Вторую мировую войну противостоянием устаревшего, обреченного на гибель капитализма и прогрессивного коммунизма. То есть нацизм, по официальному мнению, неизбежно следовал из любого капитализма, был его неотъемлемой частью и абсолютно отсутствовал в социалистической Восточной Германии. Даже Берлинская стена на границе с Западной Германией в официальной пропаганде ГДР именовалась антифашистским оборонительным валом, а ФРГ считалась продолжательницей дела Третьего рейха.

Вина в зверствах нацизма, согласно этому толкованию, лежала на немецких монополистах и не распространялась на простых жителей. Почти не говорилось о некоммунистическом сопротивлении гитлеровцам, о геноциде, его расовой подоплеке и молчаливом согласии большинства немцев с творимым государством злом.

В официальных комитетах, объединявших жертв нацизма, вроде Opfer des Faschismus («Жертвы фашизма»), сначала остались только пострадавшие по политическим мотивам, а затем только коммунисты. Избирательной была память и о концлагерях: много рассказывали о Заксенхаузене, где содержали немецких коммунистов, но из официальных архивов почти полностью был исключен Берлин-Марцан, куда нацисты ссылали цыган. Немецкие историки не имели права открыто обсуждать репрессии гитлеровцев против буржуазной оппозиции или евреев вплоть до 1980-х годов. Более того, Народная палата ГДР признала ответственность Германии за холокост только в 1990-м.

Эта извращенная логика приводила к невиданным эксцессам: например, Арно фон Ленски, почетный член нацистской Народной судебной палаты, участвовавший в вынесении восьми приговоров (одного — смертного), в ГДР был награжден медалью «За борьбу против фашизма». Эрнст Гроссман, охранявший узников Заксенхаузена, стал Героем труда. Зато в 1984 году арестовали лесбиянок, приехавших почтить память погибших в концлагере Равенсбрюк, где нацисты содержали гомосексуалов.

У извращенной исторической точки зрения ГДР был и свой символ: красный треугольник, который узников-коммунистов заставляли нашивать на робы в концлагерях. Этот треугольник стал символом нового общества и нередко встречался, например, в новеллах Вилли Бределя и других писателей, творивших в жанре социалистического реализма.

Витрина капитализма

На Западе дело обстояло иначе: создавать новую общность из ничего необходимости не было, к тому же на новое немецкое общество оказывали огромное влияние демократические традиции США, Великобритании и Франции. Запрета на обсуждение прошлого не было, однако очищение голов простых немцев шло непросто. Значительные подвижки начались лишь в 1960-е годы: ФРГ в те времена переживала экономический бум, и простые бюргеры быстро усвоили несложную формулу «отказ от нацизма = сытая жизнь». В отличие от времен Веймарской республики, в этот раз демократия привела жителей страны к процветанию и потому по-настоящему прижилась.

В это же время начались крупные процессы над военными преступниками: сначала в Израиле приговорили к смертной казни архитектора «окончательного решения еврейского вопроса» Адольфа Эйхмана, затем в Западной Германии судили несколько сотен охранников лагеря смерти Аушвиц. Стоит отметить, что из 6,5 тысяч живых на тот момент эсэсовцев, служивших в Аушвице, дела возбудили лишь против 789, а приговорили к разным срокам 750 человек. Дело, однако, получило огромный общественный резонанс, немцам внушали: в расцвете нацизма виноват каждый.

Американцы вернули властям ФРГ вывезенные в свое время документы Третьего рейха, и историки приступили к их скрупулезному изучению. Поколение, родившееся сразу после войны, потребовало от родителей рассказов о событиях прошлого — в соответствии с политикой властей в школах детям рассказывали о злодеяниях нацистов, а пережившие холокост евреи приходили в классы с лекциями. В дело включилась церковь: святые отцы выработали особое направление в теологии, основанное на важности покаяния во грехах не только личных, но и общенациональных.

Еще больший импульс дискуссиям о прошлом придали студенческие бунты в ФРГ: в конце 60-х рост уровня жизни замедлился, а во власть пришла громадная коалиция из трех партий, оставив оппозиции в бундестаге всего 50 кресел из 518. Немецкие студенты прониклись идеями Маркса, полевели и восстали. Одним из их требований, помимо демократизации и большей открытости общества, было признание грехов нацизма и беспристрастный анализ позорного прошлого. Молодые люди не понимали, почему их третируют за грехи отцов, и требовали от этих самых отцов, молчавших долгие годы, искренности и покаяния.

На месте бывших концлагерей открывались монументы и памятники. Причем поначалу власти не спешили рассказывать о зверствах нацизма, лишь отдавая дань памяти погибших и устанавливая христианские мемориалы. Со временем, однако, группы бывших узников заставили их открыть полноценные мемориальные комплексы. Реалии холодной войны диктовали свои условия: если в ГДР роль коммунистического подполья чрезмерно выпячивалась и героизировалась, то в ФРГ о ней вообще предпочитали забыть, обличая все виды тоталитаризма.

Единство в раскаянии

Когда Германия вновь стала единой, двум частям страны требовалось что-то, что их объединяло бы. Идея ответственности за общее прошлое стала одной из таких скреп. Голоса, призывавшие помнить о притеснении немцев — например, о смертоносных бомбардировках Дрездена союзной авиацией и послевоенной высылке германского населения из восточноевропейских стран, — были почти не слышны. Например, музей памяти высланных немцев в Берлине так и не открылся — из-за протестов зарубежных правительств, в первую очередь польского.

Отказались немцы и от идеологизированного подхода: огромные мемориальные комплексы на местах бывших концлагерей и лагерей смерти теперь лишены пропаганды. По всей стране появились десятки тысяч маленьких мемориальных «штольперштайнов» — памятных камней на дорогах около домов, из которых нацисты забирали своих жертв. Их специально помещали прямо на дороге, под ногами прохожих, чтобы простые граждане помнили о вине мирных немцев за преступления гитлеровцев.

Некоторые памятники времен фюрера, однако, остались — установленный в Гамбурге в 1936 году обелиск в честь погибших на фронтах Первой мировой солдат 76-го пехотного полка с изображением 88 марширующих солдат и надписью готическим шрифтом «Германия должна жить, даже если мы должны умереть» не дали снести немецкие ветераны. Власти в ответ установили рядом другой мемориал: в честь павших на фронте воинов и погибших от бомбардировок мирных жителей, чтобы напомнить, что война — это не только романтика и красивые колонны бравых молодых ребят в стальных шлемах.

Печать нацистского прошлого лежит на современном немецком государстве, приверженном принципам пацифизма и максимальной толерантности. Именно Германия приняла основной поток беженцев из стран Ближнего Востока и Северной Африки. Эта политика открытости не осталась без последствий: новые правые партии, воспользовавшись недовольством простых немцев массовым нашествием культурно и религиозно чуждых людей, не желающих ассимилироваться, заручились значительной поддержкой немцев. Например, «Альтернатива для Германии», провозглашающая принципы защиты национальной идентичности, противодействия исламу и иммигрантам, заняла на прошедших выборах в бундестаг третье место и получила 94 депутатских кресла.

Новые правые хотят вернуть немцам чувство национальной гордости. Они, что характерно, гораздо популярнее на востоке страны: на землях бывшей ГДР за них неизменно голосовали более 20 процентов избирателей, в то время как на западе этот показатель не превышал 12 процентов. И именно на востоке Германии устраивались самые крупные и многочисленные антимигрантские демонстрации.

Несмотря на то что коммунисты были гораздо менее успешны в выстраивании новой идеологии и очистке немецкого общественного сознания от нацизма, угроза нового Гитлера в Германии крайне мала: когда та же «Альтернатива» заигрывала с откровенно нацистскими лозунгами, ее рейтинг неизменно падал. Вполне вероятно, что мигрантский кризис и провал политики мультикультурализма поможет выковать новую германскую нацию, которая забудет гитлеризм, но сохранит гордость за свою великую страну, славную историю и несгибаемый народ.