Нынешняя Россия родом из эпохи 1960-х годов, но настоящая история того времени нам почти неизвестна. Хрущевская оттепель дала советскому обществу мощный импульс для успешного развития, но оно им не воспользовалось, уйдя в многолетнюю дремотную спячку. Прямое отношение к этому имело военное вторжение в Чехословакию, случившееся полвека назад — 21 августа 1968 года. Почему реформы Косыгина были последним шансом для советской экономики? Что делили между собой «комсомольцы» и «украинцы» в окружении Брежнева? Как партийные функционеры свели в могилу великого русского поэта Александра Твардовского? «Лента.ру» рассказывает о невыученных уроках недавней истории нашей страны.
Несбывшиеся надежды
К середине 1960-х годов Советский Союз был на пике могущества. Казалось, у него имелись все основания рассчитывать на стремительный прорыв. В стране неуклонно повышался уровень жизни, а ее продолжительность лишь незначительно отставала от США. Передовая наука, благодаря которой СССР стал лидером в освоении космоса, молодое и активное население (результат послевоенного бума рождаемости), успехи в культуре и искусстве — все это позволяло советским людям смело и с оптимизмом смотреть в будущее. Однако в какой-то момент что-то пошло не так. В реальности вместо бурного роста на рубеже 1960-1970-х годов СССР медленно вполз в затяжной застой. Почему так получилось и кто был в этом виноват?
Кадр: фильм «Июльский дождь»
Подлинная история Советского Союза того времени толком еще не изучена. Мало кто сейчас осознает, что это был переломный момент в развитии страны, поскольку именно тогда во многих своих специфических чертах складывалось наше нынешнее общество. Ведь именно из той эпохи родом современная Россия со всеми ее особенностями и проблемами.
Однако застой вовсе не был неизбежен. «В первые пять лет правления Брежнева существовали различные варианты развития страны», — считает историк-архивист Рудольф Пихоя. «В обществе появился запрос к власти на человечность. Страна стремилась найти новые основания жизни», — рассказывал в интервью «Ленте.ру» бывший диссидент Глеб Павловский. «Снятие Хрущева отнюдь не стало однозначным возвращением к неосталинизму, хотя опасность такого поворота остро осознавалась обществом», — уверен Пихоя.
Во второй половине 60-х годов единоличная власть Брежнева еще не утвердилась. После смещения Хрущева в октябре 1964 года многие считали его временной и компромиссной фигурой в качестве лидера страны. Наиболее важные решения партийная верхушка принимала коллегиально, и Брежнев выдвинулся на первые роли точно таким же образом, как и его предшественники — Сталин и Хрущев. Во всех этих случаях партийно-хозяйственный аппарат делал ставку на того, кто казался ему наиболее серым, незаметным и маловлиятельным. И каждый раз тогдашние элиты сильно ошибались в расчетах.
В первые годы правления Брежнева внутри советского руководства постепенно сформировались две противостоящие друг другу группировки, между которыми Леонид Ильич ловко и умело лавировал. Тогдашняя «война башен» шла в основном между выходцами из комсомола и уроженцами Украины, выдвинутыми еще Хрущевым. Признанным лидером «комсомольцев» был Александр Шелепин (за глаза его называли Железным Шуриком), которого считали приверженцем жесткого курса и поклонником Сталина. При Хрущеве он возглавлял КГБ (после Шелепина этот пост занял его товарищ по комсомолу Владимир Семичастный), а позднее — специально созданный под него Комитет партийно-государственного контроля. Самым видным деятелем «украинской партии» внутри советского руководства был председатель Президиума Верховного Совета СССР Николай Подгорный — формальный глава советского государства.
Музыка Александры Пахмутовой из фильма «Три тополя на Плющихе»
Однако борьба между «комсомольцами» и «украинцами» шла за влияние и власть (группировка Шелепина в итоге была полностью разгромлена, а «украинская партия» со временем сузилась до днепропетровского клана старых друзей Брежнева), а не за выбор пути дальнейшего развития СССР. Хотя уже тогда многим было понятно, что за витриной внешнего благополучия в стране накапливались нерешенные проблемы. Особую озабоченность вызывала экономика, которая начала давать сбои еще при Хрущеве.
Ресурсы деревни, за счет постоянного ограбления которой осуществлялась сталинская индустриализация, к середине 1960-х уже были исчерпаны. Хрущевские эксперименты с укрупнением колхозов и совхозов и борьба с приусадебными участками окончательно ее добили. Резко усилился отток в города наиболее активной и деятельной части сельского населения, особенно молодежи.
Реформа имени Косыгина
Советская хозяйственная система «уже с шестидесятых годов стала пробуксовывать, начались застойные явления», — рассказывал в интервью «Ленте.ру» экономист Евгений Ясин. Послевоенная эйфория от выстраданной и долгожданной победы сменилась усталостью от бедности и повседневной унылости убогого советского быта. Это порождало у людей апатию и глухой ропот, что регулярно отмечалось в сводках КГБ. Стало очевидно, что нельзя мотивировать трудящихся только принуждением — нужно искать другие стимулы, прежде всего материальные. «Думающие люди понимали, что надо что-то делать. Незадолго до отставки Хрущева в обществе бурно обсуждались предложения харьковского экономиста Евсея Либермана по совершенствованию экономической системы», — вспоминал Ясин. «После Хрущева перед высшим политическим руководством страны по-прежнему стоял вопрос: насколько далеко могут зайти реформы? Где та грань, за которой реформы смогут затронуть и поколебать основы социализма?» — отмечает Рудольф Пихоя.
Косыгинская экономическая реформа, стартовавшая в 1965 году, хоть и основывалась на некоторых идеях Либермана, была очень робкой и половинчатой. На новую систему планирования и хозяйствования поначалу перевели лишь 43 предприятия легкой и пищевой промышленности. Только к концу восьмой пятилетки этот эксперимент постепенно расширили на другие отрасли экономики. Однако к тому времени реформа уже выдохлась и тихо сошла на нет. Своей главной задачи — переход от экстенсивной формы развития народного хозяйства к интенсивной (то есть рост за счет увеличения производительности труда, а не за счет привлечения новых ресурсов) — она так и не выполнила, хотя и заметно оживила экономику. «Во многом благодаря ей восьмая пятилетка (1966-1970 годы) оказалась самой успешной за все время советской власти», — указывал в интервью «Ленте.ру» историк Андрей Савин.
Стремление Алексея Косыгина модернизировать хозяйственный механизм СССР, не покушаясь на сущность советского строя, оказалось последней реальной попыткой его спасти. Однако выяснилось, что советская экономика в принципе не подлежит реформированию, если не затрагивать основы политической системы. Но в условиях конца 1960-х годов это было совершенно невозможно — даже осторожные начинания Косыгина встречали резкие возражения в Политбюро.
Многолетний председатель Госплана СССР Николай Байбаков вспоминал, что во время одного из обсуждений реформы «советский президент» Николай Подгорный «весьма скептически и со свойственной ему грубоватостью заявил: "На кой черт нам эта реформа? Мы что, плохо развиваемся, что ли?"». И даже доводы Косыгина, что «темпы экономического развития страны начали снижаться, что мы исчерпали все силовые методы управления, поэтому надо развивать инициативу (…) поднять интерес», не произвели впечатления на недавнего руководителя украинской компартии, переведенного на повышение в Москву. Подгорный вообще был хамоватым, малограмотным и бесцеремонным человеком — он часто раздражал даже Брежнева, который и сам относился к косыгинским экспериментам без особого энтузиазма.
Председатель Совета Министров СССР Алексей Косыгин на встрече с индейскими вождями в Канаде. 1971 год
Фото: Василий Егоров / ТАСС
К тому же реформа Косыгина, во многом опирающаяся на давние идеи сталинского председателя Госплана СССР Николая Вознесенского, расстрелянного по печально известному «ленинградскому делу», совершенно не учитывала новейших технологических достижений. Но в 60-е годы мир переживал очередной виток научно-технической революции — повсюду шла автоматизация производственных процессов. Именно в то время Советский Союз, где кибернетика еще недавно была объявлена лженаукой, безнадежно отстал в этом глобальном экономическом соревновании. Как признавал Байбаков, «предприятия были ориентированы преимущественно на использование имевшейся техники и существующих ресурсов…. К сожалению, и сегодня эта проблема до конца не решена».
Пейзаж после Праги
Однако окончательно все надежды на внутреннее обновление советской системы рухнули под влиянием внешних обстоятельств. «Косыгинская реформа была свернута после ввода войск в Чехословакию в 1968 году, когда советское руководство испугалось, что экономическая либерализация неизбежно повлечет за собой и политическую. Наши вожди всерьез верили в угрозу повторения Пражской весны в СССР», — рассказывал «Ленте.ру» Евгений Ясин. Он вспоминал, что уже «к 1972 году экономика Советского Союза стала выдыхаться. Но нефтяной кризис 1973 года и последовавший за ним резкий скачок цен на нефть позволили Брежневу поддерживать народное хозяйство в приемлемом состоянии, ничего не делая для его развития. Вот и продержались до 1986 года, а потом все посыпалось». Предпринятые уже Горбачевым и Рыжковым лихорадочные попытки реанимировать советскую экономику за счет «ускорения» и хозрасчета к тому времени были для нее как мертвому припарки.
Вторжение в Чехословакию в августе 1968 года оказалось роковым не только для судьбы косыгинской экономической реформы. Эта авантюра крайне отрицательно сказалась на всей общественно-политической ситуации внутри Советского Союза, не говоря уже об изрядно потрепанном международном имидже страны. Как это часто бывает в нашей истории, на внешние вызовы власть ответила ужесточением внутренней политики. Надежды общества на продолжение оттепели, многие характерные черты которой еще сохранялись до 1968 года (вспомним фильмы «Иду на грозу», «Июльский дождь», «Три тополя на Плющихе» или хотя бы классические комедии Гайдая), были окончательно похоронены.
27 августа 1968 года. Танки Т-54 в центре Праги
Фото: Keystone / Getty Images
Оттепель сменилась новыми заморозками, хотя возврата к сталинским репрессиям (чего опасались либералы и чего требовали охранители) тоже не случилось. «На рубеже 1960-1970-х годов, когда общество почувствовало и действительно решило, что кровавая часть нашей истории позади и можно идти вперед, власть, спасая монополию на формирование повестки дня, затеяла абсолютно бессмысленную, глупую борьбу с интеллигенцией. — сокрушался в беседе с «Лентой.ру» Глеб Павловский. — Хотя именно в этот момент в мире менялась технологическая платформа, и Советский Союз более всего нуждался в опоре на нее, он потерял целое поколение думающих людей».
После подавления Пражской весны 1968 года кремлевские руководители учинили настоящий погром в гуманитарных науках и в литературе. «Ледяной ветерок, потянувший в 1968-1969 годах, перерос к началу 1970-х годов в метель, — с горечью вспоминал очевидец тех событий Рудольф Пихоя. — Во весь рост встала угроза того, что в 1960-е годы ассоциировалось с достижениями — в науке, литературе, искусстве».
Прошли чистки в Институте социологии Академии наук СССР, а Институт истории вообще разделили надвое. Причем во время этой реорганизации ликвидировали сектор методологии истории, руководитель которого Михаил Гефтер попал в многолетнюю опалу. Разгромной критике подвергли представителей «нового направления» — ученых, пытавшихся отойти от прежних идеологических штампов при изучении русской истории. По мнению ученика Гефтера Глеба Павловского, с тех пор историческая наука в нашей стране так толком и не восстановилась.
Конец «Нового мира»
Одновременно усилились гонения на Александра Солженицына, постепенно переросшие в травлю печатавшего его Александра Твардовского — главного редактора «Нового мира», культового журнала того времени. В итоге Солженицына в 1969 году с позором выгнали из Союза писателей, а случившийся год спустя разгон «Нового мира» стал отдельным печальным сюжетом в истории нашей литературы.
Взять и просто снять с должности великого русского поэта партийные функционеры не решались, поэтому в течение двух лет они создавали Твардовскому невыносимые условия для работы: задерживали выпуск новых номеров, бесцеремонно вмешивались в редакционную политику, пытались пропихнуть в редколлегию журнала своих подхалимов. Часть столичной творческой интеллигенции охотно участвовала в травле Твардовского. Особенно отличился писатель Аркадий Первенцев, заявивший, что «прежде чем ввести танки в Чехословакию, их надо было ввести в "Новый мир"».
В конце концов, не выдержав непрерывного давления и оскорбленный назначением к нему в заместители телевизионного функционера Дмитрия Большова, в феврале 1970 года Твардовский вынужден был написать заявление об уходе. Разгром «Нового мира» окончательно завершил эпоху советских 1960-х с их наивной надеждой на мирное обновление советской системы. История сохранила фразу Твардовского, брошенную в адрес одиозного заведующего отдела культуры ЦК КПСС Василия Шауро. На дежурный вопрос чиновника о своей жизни после отставки автор «Василия Теркина» мрачно ответил: «Ничего — пережили лето горячее, переживем и дерьмо собачье». Увы, в действительности вышло иначе: вскоре после ухода из журнала 59-летний Твардовский перенес инсульт, а через полтора года умер от рака.
Александр Солженицын прощается с Александром Твардовским. Москва, Новодевичье кладбище, декабрь 1971 года
Фото: Getty Images
«Дерьмо собачье» затянулось на долгие годы. «В 1970-е годы советское общество упустило последнюю возможность нового рывка. Когда пришел Горбачев, было уже поздно, — говорил Глеб Павловский. — Интеллектуально-нравственный и кадровый потенциал страны к тому времени был практически исчерпан». Отказавшись от последнего шанса на обновление на рубеже 1960-1970-х годов, Советский Союз был обречен. Последующие 20 лет его истории по сути стали затяжным прыжком в небытие.