«Люди понимают, что сила — единственная власть» Россияне не любят стукачей, но стучат. На кого и зачем?

Профессиональные доносчики в России — явление уже сложившееся. Многочисленные общественники, активисты, депутаты и прочие добровольные помощники органов правопорядка пишут жалобы «куда следует» — на политических противников, музыкантов, художников, библиотекарей и просто граждан, которые высказывают недовольство в соцсетях. После этого проводятся проверки, отменяются концерты и возбуждаются «экстремистские» дела. Как русский донос стал орудием тех, кто хочет служить вертикали власти, как это связано с демократией и почему в России не любят стукачей, «Лента.ру» узнала у социального психолога Алексея Рощина.

В щелях между государством

«Лента.ру»: Доносы во всем своем многообразии становятся сегодня довольно обыденной вещью. В то же время это то, что стойко ассоциируется с СССР. Не хотелось бы сильно углубляться в прошлое, пересказывать историю Павлика Морозова, однако какую роль они тогда играли в обществе?

Рощин: Вообще, в русском языке всем этим терминам, что достаточно очевидно, присуща негативная коннотация. Донос, то есть сообщение властям о каких-то недопустимых действиях, в своей этимологии совершенно явно негативно окрашен. И ребенок понимает, что доносчик — нехороший человек.

В принципе, коммуникация снизу вверх, от народа властям, в сознании наших людей изначально стигматизирована. Однако это, видимо, всегда происходит, когда построение власти идет наоборот — сверху вниз. То есть не когда люди избирают начальников по своему разумению, а когда власть назначает старосту, мэра и так далее. В этом случае образуется антагонизм между низами и верхами, который выражается на уровне фокус-групп низового сознания противопоставлением «мы» и «они». Есть «мы» — основная масса населения, а есть «они» — это начальство, которое живет совершенно отдельно, со своими совершенно непонятными взаимоотношениями, и ОНИ там решают, как НАМ жить.

В такой ситуации, по всем психологическим законам, обращаться от нас наверх втайне от других обществом крайне не приветствуется. Потому что это означает, что ты внешнюю, враждебную силу впускаешь в наши личные взаимоотношения. А чужая сила наверняка здесь сделает что-то не то. Лучше вообще внимания не привлекать.

То есть не любили вообще всех, кто привлекал внимание?

Был действующий социальный запрет на подобного рода коммуникацию. По крайней мере информаторы никак не поощрялись обществом, а могли быть даже наказаны. Достаточно вспомнить пословицы «Доносчику — первый кнут» и так далее.

Вообще, попытки требовать какой-то справедливости от властей, если смотреть опять-таки на этимологию, вызывают большое подозрение в массовом сознании. Это касается даже такой уж совсем, казалось бы, правильной вещи, как пойти пожаловаться в суд. Для человека, который любит судиться, есть слово «сутяга», а ходить по судам — это «сутяжничать». Опять-таки в этом слове совершенно однозначно заложен негативный компонент. С точки зрения иностранца даже непонятно, а что этому человеку инкриминируется? Почему сутяга — это плохо? Но для русского уха это однозначно звучит так, будто человек делает что-то неправильное, и наверняка он человек нехороший.

Почему вообще так сложилось?

Наверное, это такая русская народная традиция, связанная с особенностями общества. Все-таки Россия всегда была страной малонаселенной и сильно растянутой, постоянно уходящей все дальше и дальше в дебри. В России считалось, что с властями лучше не воевать, не восставать против гнета, а просто уходить подальше, если что не так. И это такая, можно сказать, русская народная форма жизни в государстве — жить надо как бы в щелях между госсистемой. Идеал жизни для нашего человека испокон времен — жить между государством и по возможности с ним не взаимодействовать в принципе. Если удается — значит, ты умеешь жить, а прибегать к помощи государства можно только в том случае, когда деваться уже просто некуда.

Челобитная обратная связь

Проблема обратной связи чрезвычайно болезненна сама по себе, для обеих сторон — и для условных «мы», и для условных «они». Хотя и «мы», и «они» понимают, что обратная связь необходима. Но связываться с ней никому неохота.

Со стороны «нас» вы объяснили. А со стороны вертикали власти?

Что касается вертикали власти, то, казалось бы, она должна стремиться к обратной связи, узнавать настроения «подданных» и так далее. Но верхушка относится к управляемой массе достаточно своеобразно, и она очень не хочет связывать себя какими бы то ни было обязательствами, не хочет, чтобы это нижнее быдло вело себя как «право имеющее». Верхнему сословию совершенно не надо на нижнее работать. Поэтому негативное отношение к жалобщикам и сутягам сверху тоже негласно поощряется. Поэтому же и суды у нас, как известно, работали через пень-колоду, всегда их было очень мало, всегда у них было мало полномочий, и всегда они сопровождались дикой волокитой и затягиванием. Почему и в самом слове «сутяга» фонетически передано протяжное и бессмысленное действие.

Таким образом, единственная форма обратной связи, которая поощряется властями, — это форма жалоб. Там готовы принимать жалобы именно потому, что жалоба сама по себе хороша: с точки зрения властей, она в принципе ни к чему не обязывает. Тебе пожаловались — а ты с этим делай что хочешь. Хочешь — реагируй, не хочешь — не реагируй. Жаловаться и челом бить и сейчас единственная общепринятая форма обратной связи, что выражается в популярности президентских прямых линий.

А нормальный законный вариант обратной связи в виде института, который предполагает взаимные обязательства, — это либо выборы, либо суд. Они совершенно не нужны властям всех уровней, поэтому эти институты всячески саботируются. Нижнее сословие тоже особо не рвется, потому что оно все время боится, как бы не стало хуже.

Вы сейчас говорите про наше прошлое, про наше настоящее или про то и другое?

Про то и другое. Есть исторический опыт, накопленный нижними сословиями, который говорит, что всегда попытки как-то влиять на сословие управленцев, чтобы расширить свое присутствие в управлении страной, приводят к тому, что появляется дополнительный хаос и дополнительные отягощения, а простому народу лучше не становится. Поэтому традиционный метод жизни — между струй, без обращения к государству вообще.

От лагерей до КПСС

Вы объяснили причины плохого отношения к доносчикам. А доносы вообще были в таком количестве, как принято считать?

В принципе СССР была системой, которая очень поощряла доносы, в том числе анонимки. Но это во-первых. А во-вторых, поскольку сама форма управления при советской власти была полностью герметична, и там в принципе механизмы обратной связи не существовали по-настоящему, то власть, чтобы примерно представлять себе, что происходит, доносы активных граждан поощряла. На эту тему снимались фильмы и писались книги. В том числе доносы использовались для взаимного контроля среди властей предержащих — для просеивания аппарата.

Борьба между менеджерами, так сказать.

Да, менеджеры. Для этого тоже использовался сбор анонимок и прочее.

То есть это был распространенный метод и внутри вертикали власти?

Скорее это можно назвать довольно садистским способом ротации кадров. Это тоже тяжелая для нас вещь, если ее осознать. В нашей стране смена элит работала через кровь. Периодически слои менеджеров убирали, сажали или расстреливали. Так и словосочетание «свежая кровь» приобретает двусмысленный характер.

Либо, когда власть становится более вегетарианской, как это было в период застоя, в ней движение вообще прекращается, люди сидят на своих местах до полного отупения. Ведь вручную переставлять людей по желанию верхушки — дело утомительное. Так получается классическая геронтократия — потому что механизмов естественной ротации, прежде всего выборов, власть не терпит. Иначе поменять могут и их самих.

При Сталине надо было иметь хоть какие-то квазиобъективные предпосылки для перемешивания и снятия элит. И там как раз традиционно использовались доносы.

Кто у кого почерпнул концепцию доносительства — власть у людей или люди у власти?

Здесь нужно затронуть один из главных источников такого отношения к доносчикам. Это, естественно, так называемая пенитенциарная система, то есть тюремное заключение — тем более что через нее-то, особенно при Сталине, прошло огромное количество народу и так или иначе усвоило существующие там правила.

А там все очень просто. Дело в том, что сама по себе лагерная система направлена на равное угнетение всех находящихся там людей, чтобы им жизнь медом не казалась. По идее, там все должны страдать в равной степени. Но любая, как это называется, группа принудительного членства, начинает общую нехватку свободы как-то перераспределять внутри себя, чтобы там образовывались зоны повышенной свободы внутри несвободного социума. Создаются внутренние теневые структуры со своей иерархией — воры, мужики и так далее. Эта структура противостоит администрации. И внешняя структура очень хочет контролировать внутреннюю, поэтому внутренняя всячески обрезает возможности обратной связи снизу вверх — чтобы тюремщики ничего не знали. И происходит стигматизация всех тех, кто им что бы то ни было сообщает. Эти люди называются стукачи, и отношение к ним — ну просто хуже некуда.

Это отношение к информаторам выводится и переносится на жизнь вне тюрьмы.

Вы считаете, что она именно переносится, а не развивается сама по примерно такому же принципу?

Общие причины мы обсудили выше, а наполнение содержанием, терминология для обозначения таких людей — все это приходит как раз из тюремного опыта. Был готов понятийный аппарат, который очень хорошо лег на подготовленную социальную почву. Просто в тюрьме мы видим химически чистый эксперимент взаимодействия структуры внутренней и структуры внешней.

Почти так же и в армии.

Да. Это такая же группа принудительного членства, в которой, по сути, действуют те же самые механизмы: вырабатывается теневая структура, иерархия. Только в лайт-версии, но тоже со стигматизацией стукачества.

И через лагеря у нас прошло, бесспорно, много людей, и через армию — едва ли не все здоровое мужское население страны.

И они переносят такую систему взаимоотношений на обычную жизнь.

Достучаться до власти

Кроме того, стукачество позволяет попасть наверх. Причем для многих этот способ чуть ли не единственный. Так происходит в системах, в которых нет развитой демократии. Если ее нет, то единственный путь продвинуться — обратить на себя внимание начальства. Известно, что у нас путь наверх не связан с тем, что ты обращаешься к людям, они тебя поддерживают, выдвигают и выбирают. У нас вся эта масса и то, кого она поддерживает, значения не имеет. Единственный путь — назначение: чтобы тебя увидело начальство, возвысило и назначило.

Мы наконец перешли от советских времен к современности. Очевидно, что наша система все такая же вертикальная и замкнутая на себе, и впечатление такое, что доносы и кляузы процветают именно потому, что люди либо не могут сами решить свои проблемы через самоорганизацию, какие-то демократические инструменты или свои таланты, либо их используют для сведения личных счетов за счет административного ресурса, либо когда люди сами хотят встроиться в вертикаль.

Первый и последний варианты между собой корреспондируются на самом деле. Надо иметь в виду, что невозможность решать свои проблемы самостоятельно не заложена в сути вещей, она искусственно создаваемая. Человек-то от природы демократ. Все группы людей, которые между собой контактируют, начинают так или иначе выстраивать демократическую структуру, в ней возникают лидеры, критики, соратники. Такая система формируется вокруг целей, которые объединяют людей.

По идее, для решения любых задач — например, задач своего двора — у людей должна быть возможность получить не просто право жаловаться куда-то, а получить полномочия и механизмы, включая финансирование. У них должны быть разные варианты решения задач, взаимодействия с другими, уже существующими структурами.

Но система у нас выстроена таким образом, что путь решения своих проблем через демократию закрыт или на нем существуют огромные препятствия. Система их устраивает — тайно или явно, разными способами, через затягивание, чрезмерную бюрократизацию, через отсутствие навыков и опасения, ведь опыт людям подсказывает, что за это могут начать гнобить или даже уволить.

Однако, как я уже сказал, власть поощряет систему жалоб. Жаловаться — это сколько угодно. Вот вам ящики, вот вам общественные приемные — пишите, дорогие друзья. Все пути закрыты, а этот открыт, и именно к нему подталкивают людей, как мышей в лабиринте. В том числе и потенциальных лидеров. По сути дела, поддерживается и даже насаждается инфантилизация населения. Власть относится к общественным объединениям как к детям: ничего сами не делайте, а то поранитесь, а если что-то не устраивает, идите и пожалуйтесь папе — президенту, мэру, начальнику ЖЭКа. Вы дураки, а папа умный. Он решит. Ну или скажет «не вашего ума это дело».

Но это все бытовой уровень. А что с профессиональными, скажем так, жалобщиками и доносчиками? Сейчас очень многие строчат доносы на музыкантов, оппозиционеров, «экстремистов», библиотеку украинской литературы. Рвутся к власти?

Да, их действительно очень много. Все это накладывается на другой очень тревожный социально-политический процесс в стране, который идет уже давно. Власть неоднородна, внутри ее вертикали есть хозяйственная часть, аналитические службы, социальные, а есть службы правоохранительные. Силовики.

Если государство забирает себе большую часть полномочий, имущества, денег всего социума, внутри властной структуры существуют механизмы демпфирования и самозащиты. В том же самом СССР принимались наполовину неформальные, но довольно жесткие меры, чтобы предотвратить повышение значимости и могущества силовых структур. Коммунистическая партия следила за тем, чтобы, не дай бог, силовые органы — КГБ, милиция и прочие — не получили бы слишком большой силы. Почти до самого конца советской власти неформальным правилом было то, что если человек попал внутрь силовой системы, то уже выйти из нее не должен — и расти, развиваться и куда-то двигаться он может только внутри этой самой системы. Если ты чекист — то можешь стать только генералом КГБ, это твой потолок. Руководителем общего плана этот человек стать уже не мог, иначе бы получалось, что силовая структура становилась господствующей над всем.

В современной России это правило нарушено, и теперь у нас силовая вертикаль контролирует все. Силовики становятся губернаторами, министрами и подминают под себя всех, в том числе хозяйственников.

При чем тут наши доносчики?

Проблема силового господства — в том, что силовик всем управляет, но ни за что не отвечает, кроме безопасности. При этом данная система в принципе поощряет доносы.

Люди видят, где власть. Она не просто в вертикали, внутри нее есть силовая вертикаль, которая в максимальной степени отделена от демократии. Если хозяйственные структуры условно все равно зависят от народа — есть выборы губернаторов и мэров, то силовая вертикаль полностью выведена из-под общественного контроля. От начальника отдела полиции до министра силового ведомства никто никак не контролируется на местах, для этого нет механизмов.

Получается, что единственный способ к ним подольститься — или самому стать милиционером, о чем многие мечтают, или стать их добровольным помощником. Таким образом всевластие силовой вертикали порождает волну доносов.

Именно потому, что она еще более изолированная, чем просто вертикаль власти?

Да, и именно потому, что люди понимают, что это единственная реальная власть. Обращение к силовикам — обращение к реальной власти.

Вы согласны с тем, что люди в нашей стране лучше всего понимают именно язык силы и даже любят его?

Так и есть, конечно. Это вытекает из повседневной жизни. Поскольку законность у нас никем особо не поощряется, остается чистая сила. В данном случае есть два полюса: или закон, или сила. Закон — это то, что силу ограничивает. Когда он работает, если ты маленький и слабый, но на твоей стороне закон, то ты побеждаешь даже огромную корпорацию.

Помните фразу Сталина: «Сколько у Ватикана дивизий?» Вся наша реальная действительность показывает, что правда у нас на стороне больших батальонов, а закон — это ерунда.

Карго-культ для информаторов

В России заметна пропаганда доносительства. Это и объявления на подъездах с призывом сдавать самозанятых, и, например, по сути цивилизованное приложение «Помощник Москвы», с помощью которого можно неправильно паркующимся соседям штрафы выписать. Это все — тоже влияние силового блока? Или, скажем так, хозяйственный блок мимикрирует под силовиков?

Мне кажется, вообще вся система сама по себе — это чистая мимикрия. Карго-культ. Как это по идее происходит на том же Западе? Там жители собрались и решили, что тут у нас будет место для парковки, тут — не будет, а тут мы разобьем оливковую рощу. Решили и проголосовали. А кто-то из жителей на это решение плюет и паркуется как хочет. Поскольку это было мое решение, и шерифа выбирал тоже я, то я этому шерифу и говорю про соседа: надо на соседа повлиять. И шериф идет и влияет, поскольку он от меня зависит.

Фото: Auto.vercity.ru

А у нас ситуация, когда непонятно кто, непонятно зачем выделил вот такие места, а не другие. Почему так произошло — никто не понимает. Этим занимаются люди, которые не зависят от нас.

Некие «они».

Именно те самые «они». И если к «ним» обращаться, то это может только навредить. Лишний раз приедут во двор машину увозить, а заодно точно так же придерутся к моей — просто потому, что ее заметят.

То есть люди не ощущают правила и законы своими правилами и законами?

Во-первых, не ощущают своими. Но главное, что в такой ситуации, когда все сверху не пойми кем регламентируется, единственный способ нормально жить — это прятаться в толпе, быть незаметным. Нас очень много, и на кого-нибудь упадет, но остальные будут жить, как им нравится. Привлекать к себе внимание — себе дороже. Поэтому люди этим не занимаются и этого не хотят.

Так вы считаете, что система легальных доносов не будет успешно развиваться?

Она может существовать, но именно как инструмент внутрисистемных разборок. Ведь одним жалобам ход дают, другим — не дают, почему это происходит — зависит от расклада внутри системы, в которой идет вечная борьба между хозяйственниками и силовиками, в которой хозяйственники все время пятятся и терпят поражения. Все низовые жалобы используются только как сырье для этой битвы. Кто-то в этом будет участвовать, но это не будет массовое участие. И в этом будут участвовать те, кто заряжен на собственное продвижение.

Значит, в нашем обществе пока нельзя провести грань между приемлемым и неприемлемым доносом?

Она возникнет только тогда, когда в стране будет реальная демократия. Когда жалоба станет информированием своих — тех, которых ты сам выбирал.