«Мой патриотизм другим патриотам не понравился бы» Каким запомнили академика, объяснившего русский язык от бересты до мата

Быть великим ученым в народной памяти — неблагодарное дело. Это значит, что о тебе останется только одна какая-то вещь, одно открытие, изобретение, достижение. Лампочка Эдисона, радио Попова, телефон Белла — что-то вроде того. Причем мотивы этого открытия, изобретения и достижения выветрятся из коллективного сознания или, хуже того, будут перевраны и неверно истолкованы. Лингвист, академик РАН, которому за защиту кандидатской диссертации присудили сразу докторскую степень, Андрей Анатольевич Зализняк — из таких гениев. Широкой общественности он известен как ученый, доказавший подлинность «Слова о полку Игореве», читавший новгородские берестяные грамоты, как утренние газеты, победивший историческую ересь Фоменко и автор «Грамматического словаря русского языка», на основе которого был построен поисковый алгоритм «Яндекса». Но все гораздо сложнее, чем может показаться на первый взгляд, доказывает в своей книге «Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников» Мария Бурас.

Мария Бурас «Истина существует. Жизнь Андрея Зализняка в рассказах ее участников» (изд-во «Индивидуум»)

Читать книгу Марии Бурас — это как читать «На войне и в тюрьме» Елеазара Моисеевича Мелетинского, например, или «Ложится мгла на старые ступени» Александра Павловича Чудакова. Такое сравнение может показаться поверхностным, но все равно будет точным. Да, Мелетинский старше Зализняка на 17 лет и сидел. У Чудакова вообще роман, художественное произведение, а «Истина существует» — тематически скомпонованные воспоминания друзей, близких и коллег Зализняка. Но все эти тексты объединяет одно — они о времени титанов.

Скажем, о том, как будущий академик Андрей Анатольевич Зализняк пришел работать в Институт славяноведения под начало будущего академика Владимира Топорова. Топорову было за 30, и он казался своим подчиненным страшно взрослым, потому что был старше их примерно лет на 10. Или о том, когда уже два великих — Андрей Зализняк и (не менее великий математик и лингвист) Владимир Андреевич Успенский — беседуют друг с другом. При этом Успенский вроде как расспрашивает Зализняка о его детстве и юности, но его вопросы так показательны и точны, к тому же собеседники почти ровесники, что о спрашивающем эти короткие реплики говорят тоже немало.

Биографический канон — лишь на первый взгляд понятный жанр. Точнее, история мировой словесности сохранила немало текстов, которые писались по строго заданному плану для понятно какого читателя. Временной разброс таких памятников литературы велик — от житий святых до советской серии «Жизнь замечательных людей» — а жанровое разнообразие не очень. Их герои могли обладать некоторыми недостатками, но в целом верующий христианин или советский человек мог и должен был брать с них пример.

Понятно, что книга «Истина существует» — ни в коем случае не пример агиографического текста. В конце концов, последние 20 лет даже в «ЖЗЛ» такие прилизанные биографии почти не публикуют. Но Мария Бурас делает принцип столкновения мнений и свидетельств основополагающим.

Вот одни коллеги говорят о необычайной эмоциональной уравновешенности ученого, его человеческой чуткости. Вот другая коллега рассказывает о вспышке ярости, которой стала свидетельницей и объектом (она имела неосторожность запереть спящего лингвиста в кабинете из лучших побуждений — чтобы никто не побеспокоил). Вот вдова академика, Елена Падучева, уверяет, что он мог уставать, огорчаться, может быть, раздражаться, но ни в коем случае не злиться. И тут же дочь вспоминает, как отец злился, когда его перебивали во время застольных бесед.

Вот коллеги рассказывают, как он любил читать лекции, как несколько робко начинал выступление перед аудиторией, а потом разгонялся, превращаясь практически в актера перед публикой. Или как любил приезжать на Летние лингвистические школы и общаться с подростками, отвечать на их вопросы не только во время занятий, но и после. А вот его бывшие студенты (среди них Максим Кронгауз, например) свидетельствуют, как он прятался не столько от них, сколько в принципе от общения, на других этажах, лишь бы не пересечься со знакомыми учениками в перерывах.

Значит ли это, что кто-то из собеседников лукавит? Приукрашивает способ поведения великого ученого или, напротив того, сгущает краски? Нет. Создается впечатление, что все эти воспоминания мозаичным образом дополняют образ Андрея Анатольевича Зализняка, нисколько не противореча друг другу. Он мог быть более эмоциональным в кругу близких и сдержанным среди коллег. Он мог легче выходить из себя в молодые годы и демонстрировать спокойствие в зрелости.

А вот в чем многие собеседники сходятся. В том, что «фундаментальная лингвистика была в его исполнении лишена унылой серьезности, обретала моцартианскую легкость и пушкинскую простоту». Этимология слова «ж***» или размышления, как и зачем образуются слова «Бутырка» и «выпивон», занимали его не меньше, чем проблема подлинности «Слова о полку Игореве» или расшифровка берестяных грамот Новгорода.

Но и подлинность «Слова» привлекла его не из «патриотических» соображений, как подумали некоторые. Вот приведенный в книге фрагмент речи Андрея Анатольевича, произнесенной им по случаю получения премии Солженицына.

«Во мне есть некоторый патриотизм, но скорее всего такого рода, который тем, кто особенно много говорит о патриотизме, не очень понравился бы. (…) Действительным мотивом, побудившим меня ввязаться в это трудное и запутанное дело, был отнюдь не патриотизм. У меня нет чувства, что я был бы как-то особенно доволен от того, что «Слово о полку Игореве» написано в XII веке, или огорчен от того, что в XVIII. Если я и был чем-то недоволен и огорчен, то совсем другим — ощущением слабости и второсортности нашей лингвистической науки, если она за столько времени не может поставить обоснованный диагноз лежащему перед нами тексту.

У лингвистов, казалось мне, имеются гораздо большие возможности, чем у других гуманитариев, опираться на объективные факты — на строго измеренные и расклассифицированные характеристики текста. Неужели текст не имеет совсем никаких объективных свойств, которые позволили бы отличить древность от ее имитации?

Попытка раскопать истину из-под груды противоречивых суждений в вопросе о «Слове о полку Игореве» была также в значительной мере связана с более общими размышлениями о соотношении истины и предположений в гуманитарных науках — размышлениями, порожденными моим участием в критическом обсуждении так называемой "новой хронологии" Фоменко, провозглашающей поддельность едва ли не большинства источников, на которые опирается наше знание всемирной истории».

Знаменитые труды Зализняка «Грамматический словарь русского языка», как и «Русское именное словоизменение», были совершены не для того, чтобы ими потом воспользовались программисты для написания поисковика, как можно было бы подумать сегодня. А чтобы понять устройство языка, его возможности, логику его развития.

Вот свидетельство Владимира Андреевича Успенского: «Весной 1965 года мне довелось услышать такой вопрос: "А что, до Зализняка не знали, как склоняют русские слова?" Знали, конечно, но знали на уровне использования языка его носителем, а не на уровне лингвистического описания. Полностью русское склонение было описано впервые именно Зализняком — здесь существенно слово "полностью". Впервые было дано исчерпывающее описание, не использующее слов "и так далее", "и тому подобное", многоточий и других апелляций к аналогиям».

Он придумывал лингвистические задачки вроде: «Водитель мотороллера подрезал самосвал. Шофер самосвала открыл окно и произнес фразу, переводящуюся на литературный язык следующим образом: "О неосмотрительный незнакомец, куда вы едете, сейчас я накажу вас ударом по лицу". Восстановите изначальную фразу, если все богатство значений, заданных элементами "неосмотрительный", "незнакомец", "наказать", "удар" и "лицо", было передано с помощью ровно трех полнозначных слов, образованных от одного и того же корня».

(Закон о запрете публикации матерных корней в СМИ не позволяет мне дать читателю разгадку.)

И развлекал студентов на лекции вопросами вроде: «Какой город называется по-арабски Аддар-аль-Абйад?» При условии, что студенты уже знали, что корень -доро- может означать «дом», а корень -бйд- может означать «белый». «И через некоторое время находятся люди (это должен быть лингвист, а не просто так), которые правильно отвечают: Касабланка. И тот, кто догадывается, счастлив. «И я вместе с ним», — признавался Зализняк.

Это про него говорили, что обаяние его личности было столь велико, что студенты ему подражали даже в речевом поведении.

«Некоторые обороты речи я заимствовал у Зализняка, — вспоминает Алексей Шмелев. — Они могли казаться странными, а мне они казались совершенно правильными. После университета я пошел преподавать в педагогический институт и там, например, вызывая к доске, мог сказать: "Ну, извольте пойти к доске". Так говорил Зализняк. Или слово "ровно" в значении "в точности"».

При этом он почти не оставил учеников в прямом смысле слова. Не хотел, не умел, не мог руководить дипломниками и аспирантами.

О чем еще можно прочесть в книге Марии Бурас «Истина существует»?

О том, как ААЗ сломал нос и получил сотрясение мозга в юности, играя в футбол, а потом проехал на велосипеде домой 140 километров. Как его мать хотела, чтобы после окончания школы он носил шляпу — и он носил шляпу, хотя любая франтоватость в его компании не одобрялась. Как он совершенствовал пишущую машинку, чтобы она могла печатать не только кириллицу, но и латиницу (дико кропотливый труд), и вообще все умел починить: звонок, торшер, мотороллер. Последний, кстати, страстно любил и постоянно на нем гонял в молодости.

Как еще в детстве познакомился с немецким и польским. Как лежа на диване с сотрясением мозга за две недели выучил грамматику французского языка, а потом чудом в университете был отправлен в Париж. Как снимал фильмы на 8-миллиметровую пленку. Как поставил свою подпись в защиту Ивáнова (дело Пастернака) и вынужден был перейти в Институт славяноведения.

Всего не перечислить. Одно можно сказать определенно. Истинность каждого из утверждений о личности Андрея Анатольевича Зализняка неизменно ищется и находится на пересечении мнений и свидетельств, многие из которых перпендикулярны друг другу. То есть в предвзятости это жизнеописание не упрекнуть никак.