В прокате идет «Текст» Клима Шипенко — один из самых громких российских фильмов осени, неожиданно злободневная, неполиткорректная и даже по-своему протестная драма. В центре ее сюжета — персональный бунт бывшего студента-филолога Ильи Горюнова (Александр Петров), который отсидел семь лет за наркотики, подброшенные ему сверстником, потомственным наркополицейским Петром Хазиным (Иван Янковский), а после освобождения попытался обидчику отомстить. Чтобы узнать, как создавался этот фильм, «Лента.ру» встретилась с Иваном Янковским и обсудила с ним попадание «Текста» в нерв времени, власть как зависимость и прогресс российского кино. Но парадоксальным образом разговор начался с американского футбола.
«Лента.ру», Денис Рузаев: Я только хайлайты успел посмотреть, но что сказать: у «Канзас-Сити» крутой тренер, так что и без Махомса все возможно.
Иван Янковский: А «Нью-Инглэнд» как играет! Невозможно ничего с ними сделать.
Рузаев: И это они еще Антонио Брауна отчислили.
«Лента.ру», Денис Виленкин: У меня такое чувство, что вы меня троллите. Кроме слова «хайлайты» ничего непонятно.
Да нет, просто выяснилось, что мы оба любим американский футбол. А теперь давайте по делу!
Рузаев: Давай. На площадке было понятно, получится «Текст» или нет?
Ничего непонятно. Когда делаешь фильм, ты не понимаешь, что тебя ждет на самом деле. Ты его клеишь из маленьких эпизодов. Не знаешь, как это будет. По-хорошему, результат — всегда рулетка. Можешь пойти за хорошим сценарием и хорошим режиссером, а в итоге получится херня. А можешь пойти в спорный сомнительный сценарий, и это выстрелит. Поэтому и с «Текстом» мы не думали, что попадем во время, в актуальные проблемы. Это все мистика.
Кадр: фильм «Текст»
Рузаев: Снимали еще в том году, наверное?
Да, прошлой зимой. А Ваня Голунов — одноклассник режиссера «Текста» Клима Шипенко, так что это вообще поразительное совпадение. Невозможно спокойно говорить об этом.
Рузаев: У тебя, по-моему, самая сложная роль в фильме.
Я не могу сказать, что она самая сложная. Саша ведет фильм на протяжении двух часов. Но мне приятно.
Рузаев: А тебе нужно ухитриться раскрыть персонажа за небольшое экранное время.
Да. И самое главное, чтобы зритель понял: мой герой — жертва системы, он ею съеден, его нет. Мы так это и строили, что по нему видно, что он такой Мефистофель, эфемерное представление о зле. Человек всесильный, но — жертва чужой жизненной позиции. «Кто ты сам? Что ты хочешь сделать?»
Виленкин: Мать твоего героя в фильме говорит, что он был бы не против уйти со службы. Как ты думаешь, твой герой избрал бы другой путь, если бы получил такую возможность? Он бы мог исправиться?
Он мог бы, конечно. Но если бы я был этим персонажем, я бы точно знал, что мне нужно сделать для того, чтобы выбраться из жопы. Мы всегда знаем, что надо делать, чтобы выбраться. Если алкаш — надо бросить пить, наркоман — бросить наркотики. Что сделать? Возвыситься над собой. Договориться с самим собой и держаться обусловленного договора.
Виленкин: А как бросить власть?
Никак. В этом и проблема. Это зависимость, вирус — ощущение власти. Неважно, молодой ты, старый, при деньгах или нет, в структуре власти или нет. Власть же не только в словах «я сказал — все выполнили». Тебя возят, тебя катают, тебя охраняют, у тебя спрашивают, как поступать. И мой герой ощущает себя всесильным, что его и губит. Этот фильм показывает наглядный пример того, что происходит с теми, кто пошел не по той дороге. Поэтому одна из важных тем фильма — слушай маму, слушай родителей. Это так просто.
Рузаев: Да, иногда даже слишком в лоб.
Ну, здесь и нет психофизики «Пи» Даррена Аронофски. Бери ответственность за свою жизнь, всегда выбирай, куда пойти, — направо или налево. Рефлексируй на этот счет.
Рузаев: По-моему, самое сильное в фильме то, что главные герои — это два отражения друг друга, что показывает травмированность всех участников системы — и тех, кто угнетает, и тех, кого угнетают.
Ты прав абсолютно. И здорово, что такое кино выходит. «Текст» — некомфортный и неудобный. В корне разнится с тем, что сейчас снимают и на что дают деньги. Он снят без господдержки.
Рузаев: Подавался на нее, но не получил.
Да. Поэтому продюсерами была проделана героическая работа. Мы говорим о бизнесе. Не будешь ты за 80 миллионов делать фильм, а потом не беспокоиться, какая у него судьба. Это риск. А «Текст» — пример арт-мейнстрима, который, если оправдает ожидания, может запустить новый виток кинематографической энергии в стране. Зритель будет ждать, а мы будем делать такие фильмы, если зрители пойдут. Но если уж и на это не пойдут, то про что тогда вы хотите смотреть? Фильм сделали сложный, спорный, но он отражает время в стране, как-никак. Аналогии с «Джокером» все время проводят.
Виленкин: К счастью, ваш фильм лучше.
Рузаев: Да, правда.
Спасибо. Но когда такие параллели проводят, это нам льстит даже, «Джокер» — большой авторский фильм, но за 50 миллионов долларов. И не сказать, что фильм развлекательный. Там нет светлого героя, который борется со злом, нет юмора. Он некомфортный. И мне приятно, что вы сравниваете. Когда мы делаем такие фильмы, как «Текст», мы стремимся туда. Они могут быть плохие, могут быть неплохие, но мы стремимся встать вровень с теми, кто нам нравится. С режиссерами, которые нам нравятся. Артистами. С Шипенко мы говорили много о «Хорошем времени» братьев Сэфди. Хотели так же показать Москву — с закоулками, грязью, решетками. Москва, которая показана у нас в фильме, она узнаваема, но не очевидна. Это Дзержинский, который по сюжету стал Лобней.
Рузаев: Ну и такие дворы, по которым Илья от ментов бегает, везде есть.
Вообще, представляя кино публике, Клим никогда не желает приятного просмотра, потому что в фильме приятного мало. Сейчас время снимать про это. Про маленького человека, который восстал, его все ******* [достало], он не может... Как в фильме «Джокер», так и в «Тексте».
Виленкин: А можем ли мы говорить, что Горюнов восстал?
Рузаев: Это внутренний бунт.
Конечно. Внутренний бунт против себя такого, какой ты есть. Против всяких Петь.
Рузаев: Против биографии, которую он не сам себе выбрал.
Илья пытается примерить чужую жизнь. Для меня этот фильм важен тем, что он про отношения с мамой. Мне кажется, поэтому он маму и не хоронит (стучит кулаком по столу). Я вот так для себя на этот вопрос отвечаю. Не потому, что у него нет денег. Он не может смириться с тем, что ее нет. Поэтому он говорит с ней, поэтому с дверью говорит, как с ней. Он оттягивает этот момент.
Кадр: фильм «Текст»
Виленкин: Жизнь длится столько, сколько в холодильнике есть маминого супа. Кончается суп, кончится и жизнь.
Это очень правильно замечание. Там много таких образных вещей. Начав тот рисунок семь лет назад, в конце он пытается стереть его — и себя.
Рузаев: Ты читал книжку?
Конечно.
Рузаев: Сильно ее правили?
Нет, там очень близко к тексту все. Но мы, естественно, что-то свое придумывали и привносили. Например, нам нужно было ответить на ключевой для этой истории вопрос. ***** [зачем] он его убил? Потому что в книжке Илья заранее взял нож, называл Хазина мысленно «сука, сука, сука». Мы хотели сделать тоньше. В фильме Илья просто хочет посмотреть человеку в глаза после семи лет тюряги — и я понимаю это его желание. Он хочет своего обидчика спросить: «Как ты живешь с этим? С тем, что ты со мной сделал?» Он же не знает, что Хазин переживал насчет этого поступка. В какой-то момент у меня возникло предложение, чтобы мой герой произнес: «Иди домой, к маме», и это стало триггером. Ведь мамы-то уже нет. Жизни нет. От этого Илья его и ударил. И мой герой не посадил его опять, попробовал просто прогнать. Он вырос тоже уже. Кого-то он наркотой заправляет, но это другой Петя, не тот молодой петушок. А карма за тот поступок настигла. Карма всегда настигает.
Виленкин: В книге у тебя совершенно другой герой был...
Да, в книге это жирный мудила. Естественно, я не мог это играть, но Глуховский так и сказал при встрече: «Вы же читали книжку, поэтому и играйте про то, что я написал, но ассоциируйте с собой, как будто вы были бы этими людьми». Мы воодушевились и приступили к работе.
Рузаев: Это интересно. Потому что, например, в сцене, где Петя подкидывает наркотики, он очень театрально себя ведет.
Гротесково.
Рузаев: Да, по сути, играет роль полицейского. Он везде как бы играет. И это хорошо еще работает вместе со сценой с Ниной, где он смотрит порно и потом с ней тоже как бы в него играет.
Петя вообще, ты правильно заметил, заигрался. Имея все, что он имеет, и чувствуя себя комфортно, когда тебе все идет в руки, без принятия решений, а ответственность за поступки лежит не на тебе, а на другом, Петя потерял истинное лицо, потому что темная сила его переманивает на свою сторону. Он заблудился, он страдает от того, что он должен вести себя и поступать так, как поступил человек, которым он не является. На него это давит.
Мы гордимся тем, что фильм очень живой. Саша Петров в электричке — это Саша Петров в электричке. То есть это не раскадровочное кино, а поисковое — и от процесса поиска мы все получали удовольствие.
Рузаев: Кроме готовности находить язык фильма во время работы чем тебе еще запомнился Шипенко как режиссер?
Мне он очень нравится тем, что это один из немногих режиссеров в стране, кто играет с жанрами. У Клима есть две авторские картины локальные — «Непрощенные» и «Кто я?». Есть большой блокбастер про космос — «Салют-7». В новом году у него выходит комедия «Холоп». Мне нравится, что Клим подвижен и все время работает с разным материалом. Это не тот режиссер, про которого можно сказать, что он все время снимает один и тот же фильм. И с актерами он работать умеет. Например, в сцене в клубе он довел меня до ручки. Он считал, что во мне должно быть больше агонии и сумасшествия. И эту длинную сцену мы снимали много раз. Мне нравится, как он работает с артистами, доверяет актерам, дополняет существование своими задачами — например, те сцены, что по задумке, должны были быть сняты на телефон, он доверил мне самому снимать как оператору.
Виленкин: То есть ты и много снимаешься, и сам уже кино поснимал, получается. А в режиссуре себя попробовал бы?
Я с удовольствием попробовал бы себя в режиссуре, но до режиссуры нужно дорасти. Нужно точно понимать, что ты хочешь сказать. Понимать, что, зачем и почему. В актерской профессии мне немного тесновато, и я, безусловно, хочу заняться режиссурой, просто должно прийти время.
Виленкин: А почему в актерской профессии тесновато?
Потому что я играю мало того, что хотел бы играть.
Виленкин: Не предлагают хороших сценариев?
Предлагают много, но мало такого, на что согласился бы, не раздумывая. Я начитанный и насмотренный человек. У меня много любимых фильмов, много любимых артистов. И я не могу себе позволить сниматься в том, что хоть немного не напоминает то, что я люблю. Я понимаю, что сериал «Однажды ночью» от HBO классный — и не хочу соглашаться на что-то, сильно ему уступающее. Зачем тогда? Мне скажут: «А ты сыграй так, чтобы было не хуже». А я скажу: «А ты сними, чтобы было не хуже». Конечно, мне не хватает, я бы брал больше работы, но это должно отвечать моим запросам.
Рузаев: Почти все артисты сталкиваются с тем, что их пытаются свести к какому-то одному образу, амплуа. Даже у твоего дедушки был этап в карьере, когда он играл исключительно благородных, героических персонажей. Раз за разом, схожая зона типажей.
Понятно, что меня в основном рассматривают на героические роли. И это здорово, от такого отказываться глупо. Последними своими ролями хочу вселить в режиссеров мысль, что при моей внешности я могу играть не только то, в чем легче всего меня представить. Я могу играть и лысого заикающегося удолбая в «Заводе», и мента наглого в «Тексте», и декабриста в «Союзе спасения».
Иван Янковский в «Даме пик» Павла Лунгина
Кадр: фильм «Дама пик»
Рузаев: Мясника, который отрезает язык своей жене.
Да, или вот такого мясника, который не в себе, — в фильме «Сплендоре» режиссера Дениса Виленкина. Я просто хочу, чтобы это видели и режиссеры, и продюсеры. Видели, каким я могу быть. Другое дело, чтобы еще и так работали. Я готов придумывать костюмы, черты характера, болевые точки. Мы сегодня с Петровым говорили, что такие роли, как в «Тексте», не валяются на дороге. Можно всю жизнь ждать и не получить такого предложения, которое было бы связано со временем, с обстановкой в стране, с позицией власти, с позицией граждан. Я мечтаю, конечно, сыграть своего «Таксиста», ходить с ирокезом, сходить за кого-то с ума. Но мне же такое не предлагают. Я бы хотел играть что-то такое, как играл Сергей Бодров. Наверное, стоит пройти определенный круг, чтобы люди это увидели. Я всегда стараюсь играть не так, как в прошлом фильме, и не могу сказать, что вообще в мой огород падает камень, что я везде одинаковый. Я всегда стараюсь искать. А вообще, мне кажется, у нас сейчас в кино идет 1999 год. Сейчас у нас выходит снова в прокат «Бойцовский клуб», «Матрица» и все остальное. Мы уже чуть-чуть подошли и сами по производству к этой точке. Через десять лет будет свой «Выживший» и все остальное.
Рузаев: А расскажи про «Союз спасения», который у вас выходит в декабре.
Самый главный вопрос, который меня волнует и на который я не могу сейчас ответить, это какими наши герои предстанут в этом фильме. Объясню. Декабристы — молодцы, что так поступали? Фильм их оправдывает? Так и надо?
Виленкин: Ты о той морали, которую заложит режиссер?
Да, об этом речь. Потому что от этого зависит и актерское существование. Если они правы, то ты играешь следующим образом: «Я знаю, что так надо. Все за мной! Черниговский полк, за мной!» А если декабристы заблуждаются и неправы, то и я другой в кадре: «Ребята, надо поверить... Черниговцы, за мной, во имя Бога, во имя России...» И это разные вещи. Поэтому меня сейчас волнует, какими мы предстанем. Права восстающая против тирании молодежь или нет? Я не могу ответить на эти вопросы, не видя фильма. Хочется верить, что это имело какой-то смысл. Учитывая, что из себя представляет власть, мысль сейчас должна быть в том, что дорога за молодыми. Потому что будущие декабристы, повоевав во Франции и увидев там демократию, приехали в Россию и хотели добиться ее и здесь. Я надеюсь, что в фильме все было сделано правильно. Проект сложный, тяжелый и хочется верить, что, как и фильм «Текст», он попадет в нерв нынешнего времени. Сейчас ведь тоже стоит проблема молодежи и ее гражданского сознания. И проблема власти. И проблема отсутствия диалога между ними. В «Союзе спасения» проходит тема этого диалога с властью. По-моему, как только мы друг с другом начнем разговаривать, как только нас начнут спрашивать, тогда и будет что-то меняться. И начнется очень хорошее и правильное движение в стране. А пока парковка за 500 рублей в час — «так надо». Штраф 5000 рублей — «так надо». Мы, конечно, чувствуем, что мы здесь немного не нужны, и это ощущение обидное. Обидно, когда ты не нужен своим же. Но диалог должен быть. Не нужно обращаться с нами как с челядью.
Виленкин: В следующем году у тебя выходит фильм «Огонь», где твой герой нужен всем, потому что он пожарный. И это чуть ли не первое кино про пожарных в российской истории.
Да, кстати, может быть. Там интересная история. Мой персонаж там сказочный ******* [идиот]. Режиссер Леша Нужный сейчас поругал бы меня за эти слова. Но и персонаж в фильме проходит определенный путь. В начале это такой самоуверенный хипстер в очках. Не могу сказать, что происходит с ним к финалу, но это эволюция. Про Лешу Нужного могу только хорошие слова сказать. Вообще, я понимаю, что не обделен режиссерами. К своим 29 годам я работал с большими авторами: работал с Лешей, потрясающим зрительским режиссером, работал с Юрой Быковым, работал с Лунгиным Павлом Семеновичем, работал с литовским режиссером Эмилисом Веливисом, с Лешей Камыниным, талантливым и молодым. С Виленкиным, талантливым критиком и режиссером. Я в поисках талантов. Неважно — взрослый, молодой, дебютант, маэстро... Мне материал нужен, роль. А «Огонь» — кино живописное, большое, на большой студии делается. И когда принимаешь участие в таких фильмах, как «Текст», «Союз спасения», «Огонь» — а я могу говорить изнутри, — это можно сравнить с Голливудом.
Рузаев: Понятно, что тебя постоянно об этом спрашивают, и все же. Насколько сложно существовать в актерской профессии, когда у тебя такой бэкграунд, родословная в первую очередь?
Раньше было сложнее, потому что я все время жил в ощущении, что должен быть на уровне, что надо соответствовать. После недавних работ я на это забил. Эти мысли вводят в нетворческое состояние, нельзя творить под давлением. Творить — это творческая расслабленность, состояние полета. Я понял, что это плохо, и перестал об этом думать. Невозможно выстроить карьеру ровно. Где-то будут «Полеты во сне и наяву», а где-то «Китайский сервиз». «Китайский сервиз» дед не любил. Нельзя пройти всю карьеру ровно. Уметь надо, как говорил Олег Иванович, идти на долгую дистанцию. Одно дело — быть известным год, два, три. А другое — всю жизнь быть артистом, это пронести, быть интересным настолько, чтобы тебя годами хотели видеть. А это вопрос уже каждого, как он умеет. Кто-то может делать пять фильмов в год, а кто-то — один фильм в два года.
Виленкин: Или как Дэниел Дэй-Льюис — раз в четыре года.
Да, раз в четыре года, и при этом всегда — ножом по сердцу. Это дело каждого. Важно, чтобы тебя расценивали как самодостаточную творческую единицу. Поэтому моя задача — карьерой, фильмами и ролями доказывать, что я творческая единица, а не потому, что это дед такой и меня сюда засунули. Никто не совал и не говорил: «Будь актером». Как Хазину из «Текста» сказали: «Будь ментом». Я доволен тем, чем я занимаюсь, я действительно счастлив.
Рузаев: А как ты для себя раскрываешь персонажей? Есть ли какая-то методика?
Я всегда пляшу от того, что читаю. Если материал требует погружения в быт героя, я сразу думаю, как выглядит герой. Если это заводчанин, я надену такие вещи, какие он может носить, постригусь так, как такие люди стригутся. Я не надумываю. И больше всего придумываю уже в кадре. Невозможно роль сделать, заранее зная, как ты будешь играть в кадре. Это невозможно загадать. Потому что если загадать и идти по намеченному — кино не будет живым. А кино — это все же живой процесс. Поэтому важно быть мобильным. Готовил какой-то ход ночью и получилось плохо? Откажись. Надо уметь отказаться.
Рузаев: Очевидно, что ты рефлексируешь о том, что делаешь. Что должно произойти за следующие пять лет карьеры, чтобы ты подумал: «Пока я иду правильным путем»?
Я на самом деле так скажу: у меня нет задач, я их не ставлю. У меня нет цели сниматься в Голливуде. Это приятно было бы, но у меня нет задачи специально проделывать этот путь. Если увидят, пригласят, я их обрадую, что язык свободно знаю. Но это не задача. Мне классно тут. Я здесь живу. Здесь есть проблемы с кино, есть проблемы с культурой. Было бы глупо, зная это, хотеть туда и забить на все, что здесь есть. Уехать туда, жить там, учиться в Йеле или в Лос-Анджелесе. И актерская карма такая: «А ***** [зачем] ты тут нужен, езжай в Россию», — а в России тебя уже никто не хочет. А тут я за все отвечаю. Тут мой дом, семья, друзья. Как бы ни хотела мама, чтобы я уехал, и ее желание мне понятно, но я отвечаю за свои слова: мне тут хорошо. И почему бы мне, Палю, Петрову и десяткам других наших коллег и друзей не заняться тем, чтобы поменять мнение о кинематографии и культуре? Кто, если не мы? Я хочу, чтобы радовались, что там есть Джордж Клуни, а здесь — Саша Петров. Стране нужны свои герои.
«Текст» вышел в российский прокат 24 октября