«Политики генерируют чистый абсурд» Режиссер «Смерти Сталина» возвращается с новым фильмом. Что он думает о власти и цензуре?

Одним из самых важных событий кинематографической жизни России последних лет остается запрет на прокат «Смерти Сталина» Армандо Ианнуччи — самый наглядный и абсурдный случай проявления той цензуры, которую культурная власть отчаянно отказывается признавать. Ианнуччи, комедиограф, до столкновения с СССР (и его современными пережитками) успешно превращавший в сатиру политическую жизнь как в Британии (сериал «Гуща событий» и фильм «В петле»), так и в США («Вице-президент»), тем временем продолжает снимать. В онлайн-прокат вышла его смелая экранизация Диккенса «История Дэвида Копперфилда» — в которой карьеристов, чудовищ и мечтателей викторианской Британии играют актеры с азиатскими и африканскими корнями, а типичный издевательский, матерщинный юмор Ианнуччи сменился вполне человеколюбивой, позитивной интонацией и визуальной эффектностью. «Лента.ру» поговорила с режиссером и о политике, и о Диккенсе, и, конечно, о русской жизни «Смерти Сталина».

«Лента.ру»: После «В петле» и «Смерти Сталина», не говоря уже о ваших сериалах, нетрудно понять, почему всех удивило, что вы вдруг решили обратиться к Диккенсу.

Армандо Ианнуччи: Да, почему-то всех это очень удивляет. Хотя, конечно, моя нежная любовь к Диккенсу давно уже не секрет: я в свое время ведь и передачу о нем снял для «Би-би-си», где довольно лично о своих впечатлениях от его книг рассказывал. Я правда считаю его отцом современной комедии. Многое из того, чем мы все до сих пор пользуемся в своих комедиях, впервые попробовал и сделал популярным именно он. При этом, учитывая, что его чувство юмора было неброским, очень по-современному сухим, статус классика сделал ему репутацию довольно угрюмого, чересчур серьезного писателя. Но таким его считают только те, кто его не читал на самом деле.

В вашем фильме чувствуется стремление подчеркнуть современность романа.

Да, мы к этому и стремились. Тем более, что Диккенс не нуждается в том, чтобы специально стряхивать с него пыль. Его произведения более чем современны: тебе не нужно его адаптировать посредством каких-то радикальных решений. Мне, например, даже в голову не приходило перенести действие «Дэвида Копперфилда» в современность — это было бы уже чрезмерно, производило бы какой-то абсолютно лишний эффект. В этом нет никакой необходимости. Во-первых, у Диккенса достаточно современный язык — его персонажи говорят почти теми же самыми выражениями и в тех же интонациях, что и мы сейчас. Мы почти не переписывали его диалоги. И уж точно не упрощали их, потому что и упрощать было нечего и незачем. А во-вторых, исторические костюмы и декорации, по-моему, только подчеркивают, делают более выпуклой современность сюжета, тем, мышления персонажей — напоминают, что не только Диккенс остается актуальным, но и сами люди, и общество двухсотлетней давности мало чем от нас принципиально отличались.

При этом видно, как вы старались от клише и дурных привычек жанра костюмной драмы уйти. Особенно — в том, что касается стиля съемки.

Все так. Нет, по-моему, худшего способа снять кино по классике, чем сделать это в традициях классической костюмной драмы. Такой, знаете, где обязательно степенный ритм, больше всего внимания уделяется верности сюжету первоисточника, а постановка так осторожна и очевидна, как будто режиссер страдает от расстройства желудка и изо всех сил пытается не опозориться. Мы сразу понимали, что о буквальном следовании сюжету «Дэвида Копперфилда» придется забыть — хотя бы потому, что это роман, в котором, в сущности, нет ни завязки, ни развязки, а герой в большей степени рефлексирует, осмысляет себя и мир, чем действует. Что не мешает Диккенсу быть невероятно увлекательным, способным захватывать читателя живостью игры ума Дэвида. Вот именно это качество мы и стремились передать — через динамику сцен и диалогов, через резкость и авантюрность движений камеры, через визуальные эффекты, нужные здесь, чтобы оживить фантазии и мысли Дэвида. Обычные костюмные драмы по классике почти никогда не решаются показать внутренний мир персонажа — все экранное время занимает пересказ истории, которую рассказывает книга. Я очень хотел такого подхода избежать.

Кадр: фильм «История Дэвида Копперфилда»

Первое, на что обращаешь внимание, — мультикультурность вашего актерского состава: Лондон в «Истории Дэвида Копперфилда» в этом плане мало чем отличается от современного Лондона.

Я в первую очередь был убежден, что главную роль должен сыграть Дев Пател. Как минимум потому что эгоистически очень хотел с ним поработать. Видел его до этого во многих фильмах — и восхищался тем, насколько разным он может быть. Учитывая, что Копперфилд — персонаж, который постепенно находит себя, приходит от неловкости, неуклюжести к уверенности, бывает и смешным, и грустным, и ведомым, и харизматичным, важно, чтобы у актера был большой эмоциональный диапазон. Дев именно такой. Его согласие на роль развязало нам руки: если протагониста играет артист индийского происхождения, то почему окружать его должны исключительно белые люди? Лондон у Диккенса очень живой, стремительный, хаотичный. Современный Лондон остается таким не в последнюю очередь из-за того, как много культур и этносов в нем смешалось. Почему их представители должны быть выключены, оторваны от одного из ключевых, канонических изображений своего города? Это просто нелогично. По-моему, сила Британии всегда была в ее эксцентричности, живости и восприимчивости к переменам. Как бы ни было удобно в эпоху Брекзита делать вид, что это страна, зацикленная на самой себе.

Вас, как человека, сделавшего себе имя политическими комедиями, вообще, удручает современная политика?

Не могу сказать, что удручает. Иногда возникает недоумение от того, что самые, казалось бы, пародийные сюжеты и мотивы претворяются в жизнь.

В том плане, что настоящие политики прекрасно выставляют себя дураками без всякой помощи сатиры?

О да, реальные политики стали намного абсурднее героев комедий. В том числе — комедий моих. Может быть, поэтому мне и стало в какой-то момент интереснее заниматься Диккенсом или, как в новом сериале «Авеню 5», исследовать абстрактную, универсальную политику человеческих обществ.

Из тех, что отчаянно, очень карикатурно привлекает к себе внимание, но так или иначе остается на обочине истории и с открытым ртом потом смотрит, как она его обогнала. Остальной британский истеблишмент, пожалуй, как минимум способен публично садиться в лужу не реже, чем герои моих сериалов — только в отличие от них, с каким-то особенным цинизмом делает вид, что все в порядке, что так и должно быть.

В Америке политическая комедия с приходом Трампа тоже несколько поникла.

Конечно, хотя бы потому, что такое попросту невозможно переплюнуть! Он просто феерический шоумен — наверное, даже талантливый в том, как умеет удерживать внимание публики на свой цирк без конца и края. Без какого-либо намека на рефлексию, с полным пренебрежением к правилам поведения. Неудивительно, что на его фоне даже персонажи «Вице-президента» кажутся душками, идеалистами, умницами. Впрочем, думаю, что по прошествии какого-то времени, в ретроспективе эпоха Трампа подарит немало вдохновения для юмора, особенно — политического. Но пока что он генерирует такой чистый, незамутненный и цельный абсурд, что комедии тут делать просто нечего.

«Смерть Сталина» была вызвана именно этим желанием отвлечься от актуальной повестки и показать нелепость и жалкость власти как таковой, а не в конкретных обстоятельствах?

Во многом. Современная политика вообще в большей степени представляет бесконечную борьбу за саму власть, а не собственно управление, реализацию этой власти. Тот же Трамп по большому счету весь свой президентский срок занимался исключительно саморекламой с расчетом на будущие выборы. И многие политики заняты все свое время тем же самым — постоянной борьбой за медиапространство, за контроль над нарративом, содержание которого никого из них всерьез не волнует. Политика ради политики — в то время, как реальные социальные, экономические, экологические проблемы, нуждающиеся в решениях, только нарастают. В «Смерти Сталина» такая грызня ради грызни представлена в максимально сконцентрированной форме. Ну и ставки выше, конечно. Мне хотелось передать вот это ощущение смятения от жизни в обществах, где власть оторвана от народа, и где люди служат лишь разменной монетой, пешками для интриг и мутных игр каких-то нелепых, жалких аппаратчиков.

За тем, как со «Смертью Сталина» обошлись современные российские аппаратчики, вы следили?

Конечно. И был потрясен. Боже мой! Не мог и предположить, что кто-то сочтет что-то в фильме оскорбительным. Впрочем, вы знаете, в этом была своя извращенная гармония.

Он — средство. Еще одна карта в игре по одурманиванию публики. К пиару власти и к ее заигрыванию с консервативной публикой, я думаю, этот запрет имеет куда больше отношения, чем к реальному возмущению нашим фильмом. Нынешним политикам — по всему миру — на историю и отношение к ней, я думаю, наплевать. Они и сами на ней не учатся, и уж тем более не хотят, чтобы массы на ней учились. Невежественным, введенным в заблуждение народом управлять намного проще. Политики максимально циничны. С другой стороны, если бы не они, «Смерть Сталина» вряд ли посмотрело бы в России так много людей. Я видел данные по скачиваниям в интернете — и они были сумасшедшие. Я был польщен.

«История Дэвида Копперфилда» вышла в онлайн-прокат