«Здесь невозможно выжить одному» Кормление огня и дары духам: как в Арктике живет один из самых маленьких народов России?

Долганы — один из самых маленьких народов России. Эти оленеводы-охотники живут на Таймыре. По официальным данным, их около восьми тысяч, а сами они говорят, что и того меньше. Чем живет этот народ, как он сохраняет свой быт и культуру в условиях постоянно меняющегося и сжимающегося вокруг них мира и как оленеводы выживают посреди тайги в 50-градусный мороз, «Лента.ру» узнала у долганина Василия Батагая, сотрудника Таймырского Дома народного творчества.

«Лента:ру»: Долган осталось всего около восьми тысяч. Почему так мало?

Василий Батагай: Нас осталось семь с чем-то: пять тысяч на Таймыре, две тысячи в Якутии. На это влияет цивилизация. Обитание, то есть жизнь коренного народа в том или ином регионе, зависит от многих факторов — это влияние экологии: мы никуда, естественно, не денемся от цивилизации. И некоторые народы исчезают — в России это началось с советского периода. Исчезают культура, язык, это сложно сохранить.

Почему?

Из-за глобализации. Коренные народы живут на одной территории и ведут традиционный образ жизни, занимаются охотой и рыболовством, раньше они не были привязаны к материку и жили автономно, в своем мире. А потом стали появляться интернет, магазины. Кто-то хочет жить в лучших условиях, или родители хотят этого для ребенка. Некоторые остаются так жить, даже семьи: им нравится, они не хотят ничего менять. Но таких людей очень мало.

Сейчас все-таки у долган поменялось кое-что — они стали больше изучать свою культуру. Но это зависит от разных факторов. Например, сейчас развивается туризм на Таймыре — из регионов он начал этим заниматься самый последний. Это в первую очередь связанно с отдаленностью, и работы надо проделать очень много. Коренное население пока не готово принимать туристов. Самая главная задача экспертов — сделать так, чтобы туризм не сильно повлиял на их жизнь.

Туристы сейчас очень хотят увидеть быт и аутентичность поселков, оленеводческих бригад, а они живут в своем мире. Надо и туриста подготовить, и население, ведь у туризма есть и плюсы, и минусы. Это экологическая составляющая в том числе — мусор, например, после себя оставляют. Еще надо как-то составить логистику, у нас же тут нет дорог. Летом — по воде, а зимой — на вертолетах.

Коренное население, конечно, готовится, разрабатывается много программ. Таймырский Дом народного творчества, где я работаю, разместил на небольшой площади за зданием жилища коренных народов — ненцев, энцев, эвенков, нганасан и долган. Любой желающий может прийти и посмотреть, посетить эти чумы. Это этностойбище называется Ойкумена, оно построено изначально для детей коренной национальности, которые приезжают в интернат и нуждаются в адаптации.

В каком смысле — в детстве привозили из тундры? Сгоняли в города?

Не то что сгоняли... Была система интернатов. Наши родители были кочевые, постоянно в тундре. В зимний период на учебу нас забирали в интернаты. Система интернатов есть до сих пор. В Хатанге, например, тоже интернат есть, так как в отдаленных поселках нет старших классов — остались только начальные.

Дети, которых из тундры привозят, — они совсем маленькие, как птенчики. Конечно, им тяжело. И мы это понимаем — мы это проходили.

И, конечно, для детей это хоть какой-то остров, где он может спрятаться. Потому что незнакомые тетеньки, дети какие-то — представьте, как маленького щеночка или лисенка забрали из его среды и поместили в зоопарк. Вроде бы все на благо делается, учиться надо, мы не можем эту систему поменять...

А тут дети могут свободно прийти и провести время в таком небольшом уголке родной земли — там все аутентично: шкуры, предметы из экспедиций, все можно надеть и потрогать, не как в музее. Такой свой мир. Хоть мы и в городе — даже когда посетители приходят из коренных народов, они говорят: «Как дома, как у бабушки».

А люди отдают в музеи какие-то предметы, сувениры? Чтобы сохранить их?

Некоторые приносят свое. Бабушки, например, — чего оно лежать будет? Мы реставрируем это все, ремонтируем жильными нитями. Все делается так же, как в тундре.

Вы говорили про негативные моменты развития туризма. Что именно беспокоит население?

Представьте, что вы дома у себя, и к вам каждый раз будут гости ходить. Этот поселок небольшой — каждый там занимается своими делами и не хочется это выставлять на всеобщее обозрение. Турист приходит, фотографирует и выкладывает в интернет, а мы хотим, чтобы поселки продолжали жить своей жизнью, пусть туристы будут отдаленно. Понятно, что туризм развивает культуру, самосознание, дает рабочие места, конечно. Но давайте в рамках сохранения культуры. Это же не городской туризм, его надо в какой-то мере ограничивать.

Население не понимает, что такое туризм и насколько это трудно, они думают, что приедут разок в гости, и все. Нет, господа, если это будет, к нам будет каждую неделю по 100-200 человек завозить. Пока все потихоньку-помаленьку.

Сейчас мы чаще из-за коронавируса работаем с российскими туристами, они очень грамотные и культурные, воспитанные, отличаются от иностранных. А вот с иностранцами нужно еще поговорить — они совсем по-другому живут, по другим правилам.

Мы проводим мероприятия и для детей, и для нашего населения, и для учителей, для общественных организаций, людей творчества.

У нас есть одиночные гости, кто приходит с определенной задачей, а есть и массовые мероприятия для детей, чтобы они вливались в культуру в игровой форме. Ведь сейчас дети все воспринимают через игру и общение, не как мы раньше сидели и слушали учителя.

Мы много ездим, берем что-то у своих соседей. На меня очень сильно повлияло отношение к культуре в Якутии — насколько там сильная программа по возрождению, как там грамотно все делается и даже на уровне государства! Мы очень много опыта у них берем и используем. Я смотрел и другие регионы, и заграничные поездки совершал — как они встречают туристов, как работают разные центры. Все это мы стараемся у себя использовать.

Давайте вернемся к сохранению традиций. Кто у долган больше в этом заинтересован: молодежь или старики?

Сейчас больше молодежь — старое поколение уходит, дает нам знания, а молодые стремятся сохранить. Вот смотрите, пять тысяч человек одной народности — достаточно пяти-шести лидеров в области культуры и образования. Эти люди принимают эстафету у старшего поколения и передают ее дальше. Конечно, есть плюсы и в цифровизации — мы же не можем стоять на месте, это уже следующий этап.

А с языком как обстоят дела?

С ним есть проблемы, как и у каждого этноса. Да взять и сам русский язык — в нем сейчас много иностранных слов. Я иногда не понимаю словечки, которые использует молодежь. Можно сказать по-русски, но мы используем иностранные выражения.

То же самое происходит и с нашим языком. Вопрос в том, нужен ли дальше язык. Например, английский мы учим не потому, что нам нравится, а потому, что весь мир говорит на нем. И если мы говорим на родном языке, мы можем использовать его в обрядовой культуре или на экскурсиях.

Какие обряды до сих пор проводятся, а какие уже забыты совсем?

У долган, конечно, важные обряды гостеприимства, кормления огня, одаривания духов местности. Уже ушедшие — встреча солнца, например. В некоторых поселках исчезло оленеводство, и этот обряд вместе с ним. Наша задача — его возродить, но это очень большой труд, потому что народ надо заинтересовать, предоставить информацию и адаптировать. Если обряд проводится на сцене — это одно, коллективное проведение — другое, театральная постановка — третье.

Для чего нужно кормление огня?

У всех коренных народов Таймыра огонь — единственный источник тепла, без него тут невозможно. Он — как символ, как живое существо. Когда заходишь в дом, надо обязательно кинуть в огонь кусочки жира оленя и покормить дух огня.

Ни одно обрядовое действие не происходит без кормления огня — оно везде присутствует.

А утерянный обряд встречи солнца? Как он выглядел, почему его сложно возобновить?

Во-первых, любой обряд включает в себя несколько кодов, которые обязательны, с ними он считается полноценным. Если мы говорим о так называемом празднике встречи солнца, сейчас его называют хэйро. Вообще «Хэйро!» — это возглас, приветствие солнцу, весне, что вот — дожили до светлых дней, пережили полярную ночь.

Давно еще оленеводы собирались в апреле или мае в специально выбранном месте. Это как на Новый год — все разбрелись, каждый занимается своей жизнью, а Новый год считается семейным праздником, и его встречают дома. Здесь то же самое. Плюс это еще откочевка в летний период, очень сложный: появляются гнус, комары, олени сходят с ума. Поэтому все собираются в одну команду и кочуют вместе. Лето — самый тяжелый период для оленеводов.

Этот праздник был как символ соединения — молодежь искала себе партнеров, происходил обрядовый танец хэйро. А праздник назывался «Встреча нового солнца».

Долганы, и вообще коренные жители, явления природы рассматривают как сущность живого существа, чувствуют их. Солнце является таким божеством, единственным источником тепла. Долганы верят, что солнце уходит в нижний мир на полярную ночь. Мы считаем, что оно все видит, все плохое уносит туда, и там демоны его расщепляют, оно становится щербатое — съедают плохое.

Встречали его танцем хэйро — люди становились в круг, в центр ставился символ неувядающего дерева, и мужчины с женщинами танцевали как единый организм в такт.

Это продолжалось примерно до 70-х. Но в советский период сделали праздник День оленевода, которого никогда не существовало. Мы не виним тех людей — это были другие нравы и ценности, это была другая страна и другое мышление, вера в светлое будущее. Конечно, с уходом старейшин и запевал танец перестал быть обрядом.

Долганы общаются с ушедшими предками?

Предков стараются не беспокоить — после трех лет со смерти не ходят на кладбище, чтобы человеку, ушедшему в иной мир, было спокойно. Ушел — ушел. Нет такого, как в русской культуре, — оплакивания, песни. У нас совсем иначе — предков почитают в именах, называют в их честь детей. Это и есть память.

А если разгневать предков, что-то может случиться?

Они могут, конечно, обижаться на несоблюдение каких-то правил. Например, надо собирать столько добычи, сколько ты съешь, — впрок не делает никто. Есть обычай, по которому надо делиться, например, с семьями, где нет мужчин, помогать им. Или старикам. Или просто помогать тому, кто нуждается.

В древности, очень давно, у долган очень часто мужчины погибали на охоте. Осталась женщина без мужа, но у нее остались угодья, жилье, утварь. И с детьми осталась. Родственники могут помочь, но будет долг: ребенок вырастет и будет отрабатывать. Однако женщина может отказать, если хочет свободу своим детям — тогда сама добывает, охотится. И более пожилая женщина становится во главе семьи, последнее слово за ней, потому что она дала свободу своим детям — это их дань матери за ее мужество. Ведь в таких условиях непросто прокормить семью.

Отношение к старикам до сих пор осталось хорошее — поперек не идут, соглашаются, но иногда делают по-своему.

А что сохранилось из быта? Например, одежда — предпочтение отдается традиционной или современной?

Основная часть остается, особенно в оленеводческих бригадах.

Организм же по-разному все воспринимает. Почему коренные народы едят жирную пищу? Потому что жир идет как топливо для организма, и наш желудок уже это воспринимает нормально. Приезжий не сможет столько жира сразу принимать — организм привыкнет потом.

И у коренных народов при холоде сердце начинает само быстро биться, качать кровь, и мы согреваемся — приезжие быстро замерзают. Природой придумано, поэтому коренные жители жару так сильно не любят. Нет, мы любим солнце и море, позагорать, но родные пенаты есть родные пенаты.

Кем себя ощущают долганы — частью большой России или отдельно от нее?

Конечно, больше долганами, как и каждый этнос. Понятно, что мы живем в России, но это наш мир. Мы никому не нужны кроме самих себя. Какое бы ни было государство — может, мы через 20-25 лет в другой стране будем, — я же останусь долганином.

Нет ощущения, что активное развитие региона влияет негативно на самобытность долган?

Есть плюсы, есть минусы. Таймыр как-то сохранился из-за отдаленности. Мои педагоги приезжали и говорили: «Вы живете как в советское время», — ведь все программы и компании, издание литературы обеспечивает государство. А в Якутии, например, по-другому — все сами.

А как живут кочевники? Не отвыкли от постоянной жизни в движении?

У нас очень большие пространства, и мы привыкаем к ним. Без пространства будет не так комфортно — город очень сильно влияет на человека, потому что все очень хотят домой. Основную жизнь живут в поселках, это очень нравится.

Каково это вообще — жить в вечной мерзлоте? Страшно?

Если живешь на Крайнем Севере (или в пустыне, где угодно) — каждый будет жить по-своему. Мои знакомые говорят: «Вась, как вы живете тут в холоде — постоянно мороз, солнца нет?». А для нас это нормально. Ты знаешь прекрасно, что делать в условиях мороза и пурги.

Это условия жизни в Арктике — ты всегда заботишься о ком-то, это обязательно. Здесь стираются границы национальности, внешности. Нет ничего ценнее жизни человека, и твоя задача — позаботиться даже о том, кого ты не знаешь. Человек должен оставаться человеком, в Арктике невозможно выжить одному. Если ты проявил себя плохо — с тобой общаться не будут. Плохой человек не сможет выжить в таких условиях. Это есть у всех северян, есть и в Сибири. Если кто-то вдруг пришел — надо все оставить, согреть человека, напоить чаем, а потом уже выяснять, кто он и откуда.

Самая большая опасность — глупость человека, которая может стоить жизни, лень и безответственность. Это, наверное, с детства — доверяешь жизнь человеку и всему учишься. Нам с детства говорили: если упали с саней, никуда не уходите — за вами приедут. И мы не уходили. Целая команда людей за тобой идет. Нет такого, что моя хата с краю — так на Севере не бывает. Если горе случится — помогут.

Я была уверена, что вы скажете что-то про диких животных, например.

Зверь не нападет просто так. Он всегда отходит, если это не его территория. Нападение может быть, если он бешеный. Нормальное животное чует запах человека и уходит.