Мобилизация и движение вперед. В «Сколково» рассказали о развитии технологий в будущем

В ближайшие десять лет России предстоит закрыть критически важные технологические бреши. Неизбежность уже произошедших и грядущих перемен обрисовалась с такой очевидностью, что отрицать возникновение на наших глазах нового мира с новыми правилами не имеет смысла. России необходимо определить проблемы, требующие первоочередного решения, и сфокусироваться на их решении, чтобы затем перейти к дальнейшему развитию, полагает старший вице-президент по инновациям фонда «Сколково» Кирилл Каем. В интервью «Ленте.ру» он поделился прогнозами на будущее и рассказал о медицинских технологиях, которые позволят сделать это будущее лучше.

«Лента.ру»: По какому пути будут развиваться отечественные технологии? Это будет более плотное взаимодействие с государством или более независимый маршрут и с точки зрения инвестиций, и с точки зрения партнерства?

Кирилл Каем: В 2015-2020 годах весь мир шел к постиндустриальной экономике. И распределение концентрации глобальных сил во многом было связано с распределением IP (intellectual property — интеллектуальная собственность) в мире. При этом часть стран совершенно четко это понимала.

Этот переход формировал глобальный экономический и политический уклад по модели интеллектуального колониализма. А тот, кто владеет IP, — тот владеет миром. К сожалению, не данные — новая нефть, а знания — новая нефть. Очевидно, что в рамках постиндустриальной экономики центры концентрации IP сформировались. По отраслям они могут отличаться, тем не менее другие страны начали осознавать связанные с этим риски.

Как мне кажется, те глобальные конфликты, которые сейчас происходят, и явное изменение геополитического ландшафта во многом продиктованы именно развитием технологий и дисбалансом во владении ими. Скорее всего, дальше мы будем двигаться к существованию нескольких экономико-политических блоков, которые будут коллаборировать друг с другом как с точки зрения разработки, так и с точки зрения использования общих потенциалов рынков по внедрению и коммерциализации технологий.

По мере этого перехода придется решить два блока проблем. Первый — краткосрочные проблемы, связанные с переходным периодом. От рыночной экономики мы двигаемся (а это не быстрые изменения) к мобилизационной. Ожидаю, что переходный период будет у всех, но скорость изменений в разных странах может отличаться. Если мы думаем, что развитие технологий в западном блоке не будет связано с мобилизационной экономикой, это совершенно точно заблуждение. Уже сейчас европейские страны проводят мобилизационные меры, направленные на изменение энергетического уклада.

В случае России, с учетом специфики культуры и той политики, которая существовала, наши технологии работали в тесной коллаборации с западным блоком. Перестройку этих связей нужно проходить уже сегодня, и мы, на мой взгляд, будем вынуждены быстрее принимать меры, связанные с мобилизацией ресурсов, с фокусировкой на решении конкретных задач, в первую очередь технологических. На самом деле персональные санкции, даже финансовый блок, являются для России менее проблематичными, чем ограничение доступа к определенным технологиям.

Спектр задач очень широкий, правительству необходимо сфокусироваться на конкретных моментах и направить туда ресурсы. Это происходит уже сейчас — достаточно вспомнить программную речь Михаила Мишустина на конференции «Цифровая индустрия промышленной России», когда в рамках импортозамещения был опубликован план действий по замещению ключевого программного обеспечения, которое на текущий момент не имеет локальных аналогов.

Российские разработчики софта, действуя в рамках глобальной экономики коллаборации с Западом, делали очень хорошие продукты, но часто это были дополнения или аддоны, определенные блоки, которые действовали на иностранном программном ядре и решали практические задачи.

Сейчас же надо делать российские программные ядра. То, о чем говорил премьер, — это как раз выделение приоритетов, направление финансирования, усилий заказчиков и разработчиков на конкретные фокусные проекты.

Плюс надо понимать, что значимое число разработчиков, ранее трудившихся в западных компаниях и поставляющих программное обеспечение, остались в России. Они сейчас создают новые компании, обращаются в «Сколково», и мы с ними работаем. Но проблемы не только в программном обеспечении, в энергетике, в добывающей отрасли, промышленности — точно так же возникнут критические технологические точки, которые надо будет фокусно закрывать. Это будет происходить в перспективе от трех до десяти лет.

Почему я называю такие разные временные рамки? Потому что это серьезно зависит от отрасли. Я рассчитываю, что задачи IT будут решены в течение трех лет, задачи тяжелой промышленности и энергетики — в течение десяти лет.

Этим нельзя ограничиваться. В плане перспективных долгосрочных целей есть второй блок задач: нам нужно переходить от импортозамещения к опережающему развитию. Не догонять, а принимать на себя риски и не пытаться делать технологию вместе со всем миром, а делать шаг вперед, играть на опережение. В данном случае вопрос даже не о том, где стоит завод, а о том, кому принадлежит IP, кому принадлежит инженерное решение, какая страна лидирует в научных разработках.

Конечно же, глобальные устои мироустройства пошатнулись — например, попрана неприкосновенность частной собственности. Пока непонятно, как будет организована охрана интеллектуальной собственности, но именно это будет определять лидерство стран в мире. На мой взгляд, сейчас это понимает и правительство, и мы как институт развития. Например, в «Сколково» есть мера поддержки, которую мы запускаем в этом году совместно с Минпромторгом: это создание дизайн-центров по инжинирингу процессоров, инжинирингу продуктов микроэлектроники.

Цель меры поддержки — финансирование создания дизайн-центра, то есть группы людей, которые способны проектировать чипы. В целом поддержка разработчиков в России долго внедрялась по схеме, которая пришла к нам с Запада. У нас это работало относительно — в силу ряда факторов, в том числе достаточно централизованной структуры экономики и того, что это новая модель для России. Но, возможно, венчурная модель будет в глобальном масштабе серьезно меняться.

В рамках мобилизационной перестройки экономики деньги будут выделяться на решение конкретных задач или за достижение результата. В социальной части экономики (медицина и образование), вероятно, будет действовать государственная модель и государственное финансирование, вряд ли она может существовать как-то по-другому. С точки зрения долгосрочного развития все зависит от того, как будут трактоваться защита IP.

В тяжелой промышленности, скорее всего, будет квазивенчурная модель, когда отрасль совместно финансирует решение глобальных задач и технологических заделов в пределах 15 лет.

В IT-отрасли, где все решения прикладные, возможно, будет действовать корпоративная модель, то есть крупные корпорации будут конкретно под себя развивать программные решения. Уже сейчас в России есть ряд банков, которые делают IT-разработки, продавая их в том числе на внешнем рынке.

В ходе деловой программы форума вы с коллегами обсуждали тему здравоохранения. Можете дать срез по отрасли в ее нынешнем состоянии и обозначить точки соприкосновения со «Сколково»?

В «Сколково» более 3000 стартапов, и мы продолжаем наращивать портфель. У нас сейчас многие компании пересекают десятилетний рубеж — это означает, что они перестают быть резидентами «Сколково», и мы замещаем новыми компаниями значимое число резидентов. К 2030 году у нас полностью обновится список компаний-участников. При этом число стартапов в области биологии и медицины сейчас достигает 700.

Медицина — очень сложный сегмент. Здесь наиболее часто коммерциализируется чистый IP, а не продукт, особенно в части разработок. Дело в том, что скорость разработки и всего цикла исследований, производства, а также дистрибьюции продукта с учетом необходимости продвижения через образование врачей превышает все разумные пределы — более десяти лет. Плюс это еще и сложная модель коммерциализации В2B2C.

Поэтому всегда существовала этапность с точки зрения финансирования данного рода разработок, где в нижней части большое число мелких компаний, разработчиков, научных групп варились в «компоте», который поддерживался государством. Из них примерно к 20-30 процентам возникал интерес у частных инвесторов, готовых рискнуть. Венчурный инвестор в этой области всегда имел очень высокий образовательный ценз в части биомедицины, там почти не было случайных людей.

Несмотря на это риски настолько высоки, что все равно это было во многом похоже на игру в рулетку с шансами, близкими к 1 к 36.

В дальнейшем, когда проект проходил зону высокого риска, в него инвестировали фарм- и медтехиндустрия, которые давали значимые деньги на клинические исследования второй и третьей фазы, необходимые для вывода продукта на рынок. На каждой фазе инвестиций эта воронка сужается, и в принципе до рынка доходит два-три процента первоначальных научных разработок.

Это справедливо, ведь речь идет о жизни людей, об их безопасности и здоровье. Средство должно быть эффективным, и с экономической точки зрения его должно быть разумно производить. Кроме того, биомедразработка — это гонка между различными группами, которые на каждую неудовлетворенную медицинскую потребность предлагают свои решения. Таким образом, биомедицинские проекты — крайнее выражение венчурной модели.

В связи со стоимостью разработки и дистрибуции, а также с высокими капитальными расходами и рядом других факторов все значимые медицинские продукты были глобальными — выходили на мировой рынок. Сейчас в принципе изменится ландшафт глобального рынка в том понимании, в котором он был раньше, — будет рынок нескольких экономических центров. И это автоматически означает, что себестоимость разработки каждого продукта в пересчете на одного пациента будет расти. Скорее всего, модель разработки будет строиться на основе четких задач индустрии.

Индустрия будет вынуждена изменить фокус с методики открытых инноваций, когда они занимались выбором лучшего из того, что поддержало государство и профинансировали венчурные инвесторы, на прямую постановку задач и коллаборацию с разработчиками.

Фонд «Сколково» движется в этом же направлении. В 2022 году мы планируем сделать три корпоративных акселератора. Во-первых, это поиск новых продуктов по фармацевтике и медтеху.

Во-вторых, поиск цифровых продуктов, которые конвергируют с фармацевтическими продуктами и медизделиями. Медицина двигается в сторону персонализации, в сторону очень узких групп пациентов для каждой разработки. Это означает, что взаимодействовать с пациентом и отслеживать реакции надо более четко, цифровые продукты помогают это сделать.

Третий большой блок, по которому мы работаем, — это промышленные и логистические технологии для фармацевтической и медицинской промышленности. Вроде это и не лекарства, но это то, что нужно, потому что на меньшем рынке потребуется большая эффективность не только разработки, но и промышленного производства, — это то, с чем мы можем помочь.

Можете более подробно рассказать о том, какую лепту вносит «Сколково» в различные направления здравоохранения: фармакология, телемедицина, медицинские устройства и прочие?

Это большой разговор, потому что продуктов много. Есть значимый блок цифровых технологий — например, очень интересные продукты, которые помогают фармацевтам делать моделирование и разработку новых лекарственных средств. И это важно с точки зрения повышения эффективности и снижения себестоимости разработок. Есть команды, которые занимаются телемедицинским подходом, значимое количество продуктов с использованием искусственного интеллекта — это поддержка принятия врачебных решений.

В этой области семь регистрационных удостоверений выдано стартапам-резидентам «Сколково», и эти решения уже используются врачами и пациентами в клиниках. Мы сейчас ищем проекты, которые способны обработать семантическую информацию, записи в медицинских картах для подсказки врачам с точки зрения постановки диагноза, назначения дополнительных исследований.

Совместно с Национальной технической инициативой мы даже делаем технологический конкурс с денежными призами, связанный с диагностикой метаболических расстройств (диабета), с отклонениями здоровья в легочных патологиях, и поддерживаем разработчиков в создании сложных продуктов с использованием искусственного интеллекта в системах поддержки принятия врачебных решений.

У нас есть значимое число проектов с точки зрения диагностики: это и генетическая диагностика, и, например, неинвазивный глюкометр, и хороший импортозамещающий проект по автоматизации получения цифровых изображений с микроскопа.

Дело в том, что окончательный диагноз в онкологических заболеваниях ставит патоморфолог, который рассматривает срезы опухоли и выявляет патологические клетки. Сейчас ему помогает искусственный интеллект. Для того чтобы искусственный интеллект мог с ним работать, требуется значимое число цифровых изображений.

До текущего момента все системы оцифровки в России были импортными, и эти компании, к сожалению, прекратили поставки своего оборудования. Коллеги сделали систему, которая позволяет делать такого рода оцифровку. Таким образом мы и поддерживаем цифровую часть в медицине, и помогаем пациентам, и импортозамещаем.

Многие из продуктов были импортными. Есть ли в «Сколково» отечественные разработки, которые могут не просто поддержать отрасль во время турбулентности на внешнеполитическом треке, но и придать импульс эффективному развитию? Приведите, пожалуйста, примеры компаний и решений резидентов «Сколково»

Есть такое понятие — pivot-стартап: это изменение продукта, быстрая перестройка под нужды рынка. «Сколково» всегда выискивало продукты в рамках глобальной экономики, которые имеют потенциал на международных рынках, особенно на высокоплатежеспособных. И, выискивая такого рода уникальные технологии с элементами IP, которые были бы только у этого стартапа, в какой-то мере даже ограничивали свой выбор.

Сейчас мы как организация делаем «пивоты» наших стартапов, потому что понимаем, что в рамках ближайших трех-пяти лет нужно решать конкретные практические задачи, и компетенции этих людей потребуются для того, чтобы закрыть те самые «бутылочные горлышки», которые сейчас ограничивают развитие.

Мы понимаем, что если компания пишет хороший софт, то она может сделать одно из программных ядер или быть участником разработки одного из ядер, которое так нужно предприятию. Если компания занимается катализаторами, то, что они думали с точки зрения применения этих катализаторов в медицинской области, нужно использовать сейчас как катализаторы в химии, где они смогут заместить недостающие элементы, хотя изначально для этого они не рассматривались.

Это то, чем мы занимаемся сейчас. Но глобальный подход, в том числе упомянутый доклад премьер-министра на конференции «Цифровая индустрия промышленной России», с точки зрения системы взаимодействий — это сбор отраслевого заказа от нескольких крупных игроков, уточнение характеристик искомого продукта, который требуется импортозамещать, и сбор разработчиков, которые способны этот продукт сделать.

Прежде всего речь идет об IT, и «Сколково» фигурирует в числе институтов развития, совместно с Минцифрой обеспечивающих финансирование разработок ключевых замещающих софтверных решений.