«Прочно попали в эти сети» Как тяга к магии изменила жизнь самой могущественной династии в истории планеты

Начав скромными швабскими феодалами, в XV веке Габсбурги поставили под контроль Священную Римскую империю, а потом за несколько десятилетий добились владычества над огромной частью земного шара — от Венгрии, Нидерландов и Испании до Перу и Мексики, чтобы все потерять к началу ХХ века. На русский язык перевели книгу профессора Мартина Рейди «Габсбурги: Власть над миром» — исчерпывающе полную историю династии. С разрешения издательства «Альпина нон-фикшн» «Лента.ру» публикует фрагмент текста.

C XV по XVII век почти каждый правитель отдавал дань увлечению алхимией и магией. Даже Филипп II завел в Эскориале несколько лабораторий, где лично следил за перегонкой эссенций и экспериментами по превращению металлов. Однако алхимия и оккультизм не воспринимались как отдых от государственных обязанностей — они были важной их частью: считалось, что именно в царстве магии и тайных истин можно найти знание о том, как привести наш мир в соответствие со вселенским порядком.

Эзотерические практики влияли и на другие аспекты деятельности монарха — от принципов организации королевских коллекций до покровительства искусствам. Оккультное знание было замкнутой системой воззрений, одновременно соблазнительно туманной и выстроенной строго логически, хотя и на основе сомнительных предпосылок. Рудольф II (правил в 1576-1612 годы) прочно попал в эти сети, что, возможно, и обернулось для сына Максимилиана II чередой омрачивших его царствование эпизодов депрессии и добровольной самоизоляции.

Сущность оккультизма, как ее понимали в Европе раннего Нового времени, лучше всего видна в «Изумрудной скрижали» (Tabula Smaragdina). Этот текст, переведенный при дворе Рудольфа с латыни на чешский, начинается так:

Не ложь говорю, а истину изрекаю.

То, что внизу, подобно тому, что вверху, а то, что вверху, подобно тому, что внизу. И все это только для того, чтобы свершить чудо одного-единственного.

Точно так же, как все сущие вещи возникли из мысли этого одного-единственного, так стали эти вещи вещами действительными и действенными лишь путем упрощения применительно случаю того же самого одного единственного, единого.

Солнце — его отец. Луна — матерь его. Ветер вынашивает его во чреве своем. Земля вскармливает его.

Единое, и только оно, первопричина всяческого совершенства — повсеместно, всегда.

Мощь его есть наимощнейшая мощь — и даже более того! — и явлена в безграничии своем на Земле.

Отдели же землю от огня, тонкое от грубого с величайшей осторожностью, с трепетным тщанием.

Тонкий, легчайший огонь, возлетев к небесам, тотчас же низойдет на землю. Так свершится единение всех вещей — горних и дольних. И вот уже вселенская слава в дланях твоих. И вот уже — разве не видишь? — мрак бежит прочь.

Считалось, что слова «Изумрудной скрижали» были изначально вырезаны на нефритовой плите, найденной Александром Македонским в склепе мага Гермеса Трисмегиста («Трижды величайшего»). В действительности этот текст, вероятно, был написан на сирийском языке в VIII веке, а затем переведен на арабский и уже с него — на латынь. К середине XIII века он был хорошо известен в христианской Европе и часто распространялся вместе с другими, столь же загадочными отрывками.

В 1460-х годов в Италию из Стамбула доставили пачку из 14 написанных на греческом писем, якобы имевших схожее с «Изумрудной скрижалью» происхождение и тоже написанных Гермесом Трисмегистом. Тогдашние ученые не сомневались (отчасти благодаря много рассуждавшему о нем святому Августину ), что Трисмегист был реальным человеком, и считали его либо современником Моисея, либо даже жившей до Вселенского потопа личностью, идентичной египетскому богу Тоту.

Стамбульские письма, как и три обнаруженных позже, на самом деле были написаны в Египте во II веке и соединяли египетскую мифологию и магию с некоторыми переработанными идеями Платона. Письма быстро перевели на латынь, и они вызвали настоящую сенсацию, так как развивали идеи «Изумрудной скрижали», восходя к примерно той же интеллектуальной среде.

Известные как «Герметический корпус», эти письма содержат заговоры и заклинания, а также обсуждения амулетов и оберегов с их магической силой; пространные диалоги, на которые разбит текст, предполагают существование ангелов и демонов, а также то, что различные материалы можно превращать в золото примерно так, как верят алхимики.

Все это оживлено вселенским духом и потому стремится слиться с ним, ведь «многообразие всех вещей есть одно и в одном» или, как гласит «Изумрудная скрижаль», «то, что внизу, подобно тому, что вверху».

Учение Трисмегиста гласит, что вселенная пребывает в гармонии, поскольку все, что есть на небесах и на земле, пронизано и управляется единым духом. Оно также подчеркивает единство всех явлений и ту мысль, что за внешними различиями лежит единая субстанция или сущность, которую можно назвать «первичной материей» (иногда отождествляемой с философским камнем, хотя последним термином обозначали самые разные понятия).

Но сочинения Трисмегиста также подхватывают мысль греческих гностиков II века, учивших, что необходимым условием познания служит воспарение духа, достигаемое молитвой и тайными ритуалами. Понимание вселенной и ее скрытой гармонии требует настойчивости и, как намекает «Изумрудная скрижаль», определенных действий, без которых не рассеется мрак и не будет дарована слава.

Герметическая теория стала основой алхимической практики, поскольку утверждала, что все вещества суть одно, а значит, первичную материю, из которой все сотворено, можно превратить в золото. Кроме того, под влиянием Трисмегиста мудрецы вычерчивали символы, или «монады», мистическим образом отражающие единство вселенной, и искали способы постичь земной мир посредством изучения звезд. Подобно Рудольфу II, правители по всей Европе собирали коллекции странных и удивительных вещей, выставляя их в случайном порядке в «кабинетах редкостей» (Wunderkammer, Kunstkammer).

Разглядывая разнородные вещи, можно было узреть единство всего сущего, и поэтому сосновые шишки там часто размещали рядом с панголинами. Художники и музыканты стремились, чтобы их произведения выражали идеи Гермеса Трисмегиста или соответствовали им, а врачи повсюду искали универсальную «квинтэссенцию», способную излечивать любой недуг.

Словом, все отрасли знания начали сходиться к «Изумрудной скрижали» и «Герметическому корпусу».

То же можно было сказать и о религиозной политике. Доктринальные расхождения шли вразрез с учением Трисмегиста о гармоничном устройстве вселенной, где все находится в порядке и согласии. С этой точки зрения споры богословов выглядели поверхностными, не затрагивающими более фундаментальную, предвечную истину, общую для всех.

Таким образом, герметическая концепция подкрепляла убежденность гуманистов в том, что христиане должны оставить споры и найти компромисс между конкурирующими конфессиями. Именно к таким философским воззрениям явно пришел император Максимилиан II по прочтении трудов Аконцио: когда его спрашивали, католик он или протестант, он отвечал, что он христианин. Для Максимилиана различия между двумя конфессиями были не так важны, как истина, заложенная в христианских идеях.

Религиозные воззрения императоров Максимилиана II и Рудольфа II неизменно оставались весьма расплывчатыми. Многие не сомневались, что за уклончивостью Максимилиана в вопросах религии скрывается тайная приверженность протестантизму. Филипп II Испанский использовал придворного Адама фон Дитрихштейна для слежки за тем, соблюдает ли Максимилиан религиозные обряды, но был разочарован тем, что выяснилось.

В 1571 году Дитрихштейн сообщал, что даже после сердечного приступа император не принял Святые Дары, более того, нанял служить у себя при дворе женатого лютеранского пастора. Максимилиан отказался от исповеди с причастием и на смертном одре.

Религиозные убеждения Рудольфа были не менее загадочными. Хотя с ним случались приступы католического рвения, иногда он тоже подолгу не ходил к мессе. Однако протестантизм ему никто не приписывал. Вместо этого многие воображали кое-что похуже. Его племянники сообщали в 1606 году: «Их Величество дошли до полного отрицания Бога; они не желают ни слышать, ни говорить о Нем и не терпят никаких знаков Его существования… Они постоянно стремятся вовсе избавиться от Бога, чтобы служить в будущем другому господину». Рудольф также умер, не исповедавшись.

Юношеские годы Рудольф провел в Испании, поскольку после смерти дона Карлоса, сына Филиппа II, он какое-то время считался вероятным наследником испанского престола. Вернувшись в Вену в 1571 году, Рудольф предпочитал говорить по-испански и одеваться по моде испанского двора. Он носил большой белый гофрированный воротник, а дублет и штаны — угольно-черные, крашенные мексиканской краской под названием «вороново крыло» и усыпанные золотом.

Характер Рудольфа тоже поменялся. Подражая испанскому этикету, он стал суровым и чопорным. Посланник английской королевы Елизаветы сэр Филип Сидни, встречавшийся с Рудольфом в 1577 году, сообщал, что тот «немногословен, мрачного нрава, крайне скрытный и упрямый; в нем ничего общего с подкупающей манерой отца… он полностью обыспанился».

Однако по-настоящему беспокоило окружающих угнетенное душевное состояние Рудольфа. Он подолгу устранялся от дворцовых церемоний и государственных дел, скрываясь в Пражском Граде, куда он в начале 1580-х годов перенес из Вены основную императорскую резиденцию. Больше двух лет он не давал аудиенции даже испанскому послу. Как замечал один современник, «его разум страдает от недуга меланхолии, так что он полюбил одиночество и запер себя во дворце, словно в темнице». Этот комментарий сделан ближе к концу правления Рудольфа, когда императора уже подозревали в безумии и даже в одержимости дьяволом.

Пожалуй, Рудольфа можно называть безумцем, только если обходиться без точного диагноза.

Старший из них, дон Хулио, плод мимолетной связи с неизвестной баронессой, был явно помешанным.

Всю жизнь он отличался жестокостью, а кончил тем, что убил свою любовницу, расчленил ее тело и прибил части ко дну деревянного ящика, после чего совершил самоубийство. Впрочем, делать выводы о душевной болезни отца на основании поступков сына было бы медицинской ошибкой, тем более что остальные пятеро детей Рудольфа были совершенно заурядными людьми, и никто из них не отличался ни жестокостью, ни чем-либо еще.

Строго говоря, нельзя исключать, что депрессивные настроения Рудольфа были позой. Депрессия во многих отношениях — изобретение самого конца XV века, поскольку до тех пор полагали, что такой недуг встречается в основном в монашеских общинах. Меланхолия, как ее тогда называли, считалась предосудительной, поскольку прямо вела к грехам праздности и уныния.

Однако парадоксальным образом начиная где-то с 1500 года депрессия наряду с этим становится признаком не просто высокого интеллекта, но и, следуя классической традиции, даже гениальности. Считалось, что больше всех меланхолии подвержены философы, поскольку это состояние воспринималось как ступень в восхождении к знанию. Именно поэтому андрогинный ангел на гравюре Альбрехта Дюрера «Меланхолия» погружен в мрачные размышления, созерцая формы геометрического и математического знания — каменный многогранник, сферу и квадрат с числами, сумма которых составляет 34 в 1232 различных комбинациях.

Вдали над внутренним морем разворачиваются некие небесные явления, а у ног ангела разложены брошенные орудия людских ремесел. Летучая мышь служит более прозаическим напоминанием об опасностях долгих ночных бдений. Впрочем, этот ангел не только геометр, но и алхимик. Позади него пламя лижет тигель, а семиступенчатая лестница символизирует семь первичных и вторичных элементов. Ключи и кошель, висящие у него на поясе, намекают на баснословные богатства и могущество алхимиков. Изможденная собака символизирует Сатурна, который здесь играет роль вестника меланхолии и сторожа священных текстов, а сосредоточенно пишущий херувим, видимо, показывает, что меланхолия не всегда ведет к праздности.

Многогранник тоже не просто геометрическая фигура: он обозначает первоматерию — универсальное вещество, из которого алхимик стремился получить золото. Его неправильная форма говорит, что ему лишь предстоит пройти ряд превращений и обрести совершенство. Связь алхимии с меланхолией видел не только Дюрер — это было общим местом.

Бытовало также убеждение, что путь алхимика похож на его ремесло. Подобно веществам, с которыми он работает, алхимик должен избавиться от всякой нечистоты и преобразиться духовно, поскольку, как писал некий современник, «золота не получить без меланхолии и созерцания Сатурна». Лишь после пережигания меланхолии, понимаемой в то время как нечто сухое и бесплодное, алхимик мог «с помощью материального жара либо движением своего распаленного разума раскалиться докрасна, обжигая и сияя», обретя тем самым способность превращать вещества.

Мы не знаем, действительно ли Рудольф страдал депрессией или симулировал ее — просто затем, чтобы, как подозревал один из придворных, уклоняться от сложных политических решений. Несомненно одно: при Рудольфе Прага стала главным центром алхимии и герметической магии во всей Европе, пристанищем доброй пары сотен алхимиков. Их собралось так много, что им стало тесно в стенах дворца, и они начали занимать сады, устанавливая свои горны среди цветников. Рудольф и сам занимался алхимией, опалив себе бороду во время одного неудачного опыта. Однако никакой черной мантии с пентаграммой он не носил — этот образ возник лишь в недавно сфабрикованном источнике (так называемом дневнике Дамиано).

Перевод Николая Мезина