«Будьте осторожны, ее отец — враг народа» Детей репрессированной элиты СССР ждали детдома и лагеря. Как они выживали?

Репрессии конца 1930-х и начала 1950-х годов затронули не только простых людей, но и представителей советской элиты — крупных партийцев, наркомов, видных военачальников. Участь этих людей часто делили их жены и дети. Власти считали, что члены семей VIP-персон точно посвящены во все коварные планы «изменников Родины». Сыновей и дочерей передавали в специальные детдома, но могли отправить и в исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ) — если молодой человек не скрывал своих антисоветских убеждений, а к тому же позволял возраст. Одни дети высокопоставленных врагов народа смогли справиться со всеми испытаниями, других система сломала, и они трагически закончили свои дни. «Лента.ру» — о судьбах детей репрессированной элиты СССР.

***

После ареста своего могучего отца 28-летний инженер-конструктор Серго Берия вместе с семьей был заперт на одной из госдач в Подмосковье. Его самого, супругу и детей полностью изолировали от внешнего мира, выставив по периметру вооруженную охрану. Около полутора месяцев Берия-младший находился в полном неведении насчет судьбы своего родителя. Не имел он ни малейшего представления и о собственном будущем. Наконец ему объявили об аресте и доставили в «Лефортово».

Если верить сыну Лаврентия Берии, свою тюремную эпопею он начал с драки с конвоирами. Те церемониться не стали, избили его и связали. Причину внезапной опалы объявили лишь несколько дней спустя.

«Вы привлекаетесь по делу контрреволюционного заговора, направленного на свержение советского строя и восстановление капитализма», — сказали Берии.

Так молодой ракетчик стал узником системы, во многом выстроенной его же отцом. Серго лишили ученых степеней кандидата и доктора физико-математических наук, а диссертацию признали плагиатом. Впрочем, в отличие от многих других детей репрессированных родителей, ему разрешили продолжить в неволе научную работу. Пришлось только взять девичью фамилию матери Гегечкори.

«Женщины не знали о судьбе своих детей»

Репрессии 1930-х затронули все слои населения СССР. Обвинения в контрреволюционной и террористической деятельности, шпионаже и вредительстве предъявлялись как малограмотным крестьянам, которые даже не могли повторить формулировку своего обвинения, так и первым лицам партии, государства и армии. Угроза репрессий в то зловещее время нависла и над «бывшими людьми» (представителями разжалованных после революции сословий), и над старыми большевиками. Перед «черным воронком» были равны и пионеры, и пенсионеры. Как правило, карательные меры распространялись на всех членов семьи врага народа. Жены часто разделяли участь мужей, дети оставались сиротами и помещались в спецучреждения. Все это негативно сказывалось на психике, в школах этих ребят жестоко травили сверстники.

Отца Людмилы Петровой из Ленинграда, рабочего на заводе «Арсенал», арестовали промозглой осенней ночью 1937-го. Квартиру перевернули вверх дном, учинив обыск с собакой. На следующий день Людмила пошла в школу.

«Перед всем классом учительница объявила: "Дети, будьте осторожны с Люсей Петровой, отец ее — враг народа", — вспоминала она. — Я взяла сумку, ушла из школы, пришла домой и сказала маме, что больше в школу ходить не буду».

Вскоре арестовали и мать девочки, а ее саму вместе с братом забрали в детский приемник.

15 августа 1937 года, в самый разгар Большого террора, за подписью Николая Ежова вышел оперативный приказ НКВД «Об операции по репрессированию жен и детей изменников Родины». Супруги осужденных врагов народа подлежали заключению на срок не менее пяти-восьми лет, а их «социально опасные дети» — помещению в трудовые колонии для несовершеннолетних либо выдворению в детские дома (до 15 лет). Мера наказания избиралась в зависимости от возраста ребенка. Младенца могли отправить в лагерь вместе с арестованной матерью, если она не желала отдавать его в детдом или на свободе не оставалось родственников, готовых его забрать.

Если же благонадежные родственники все-таки находились, НКВД устанавливал за ними агентурное наблюдение. Как пояснила старший научный сотрудник Государственного музея истории ГУЛАГа Татьяна Полянская, такие семьи проходили определенную проверку на лояльность советскому строю.

Населенные пункты ощетинились детприемниками, пребывание в которых могло растянуться от пары дней до нескольких месяцев. Там детей стригли наголо, как зэков, брали отпечатки пальцев, присваивали номер. Затем их распределяли по детским домам. Братья и сестры практически не имели шансов остаться вместе, их разлучали и отправляли в разные учреждения.

Создавались специальные дома для детей врагов народа, но дети могли попасть и в обычный детдом. Положение их было крайне тяжелым, о чем свидетельствуют воспоминания. Как поясняет Полянская, внезапная потеря родителей и переезд в детдом становились глубоким потрясением для воспитанных домашних детей из благополучных семей. Их судьба во многом зависела от отношения к ним воспитателей. Кто-то допускал сочувствие к ним, другие специально обращались жестоко.

«Если ребенок старше 15 лет проявлял какие-то антисоветские настроения, высказывания, он мог быть арестован и приговорен к пяти годам за антисоветскую агитацию и пропаганду, — продолжает эксперт «Ленты.ру». — Так поступили, например, с [сыном видного военачальника, фигурантом "дела Тухачевского"] Петром Якиром, который попал в трудовую колонию для несовершеннолетних. По достижении 16-летия вопрос с каждым решался индивидуально. Ребенка могли выпустить либо перевести уже в ИТЛ».

«Нас посадили в товарные вагоны и повезли»

Начальника управления связи Хабаровского края Оскара Лейкина арестовали в том же 1937-м. Чуть позже пришли и за его супругой Полиной Акивис, которую приговорили к восьми годам лагерей.

Неля Симонова родилась в 1939 году прямо в лагере, затем ее передали в детдом для политзаключенных, устроенный рядом с зоной. Там жили дети от грудничков до школьников. По свидетельству Симоновой, условия проживания были тяжелые, кормили плохо — поэтому приходилось лазить по помойкам и собирать в лесу ягоды. Над детьми издевались и били, заставляли долго стоять в углу на коленях. За редким исключением не имели никаких послаблений и дети советской элиты.

«Представители партийно-государственной элиты в годы Большого террора проходили через суд Военной коллегии Верховного суда СССР, — уточняет Полянская. — Она выносила приговоры по так называемым расстрельным спискам. Эти списки готовились на местах, туда входили люди, подлежащие репрессированию по первой и второй категориям. Дальше списки поступали в Москву, в НКВД к Ежову, который затем отправлял их в Политбюро, члены которого и подписывали эти списки. Сегодня известно о 383 таких списках, в которых значатся более 47 тысяч человек».

Тех, кто проходил через Военную коллегию, как правило, обвиняли в измене Родине (статья 58-1 УК РСФСР).

На московских процессах 1936-1938 годов сложил свои головы почти весь цвет партии. Сиротами остались дети наркомов и секретарей обкомов, большевиков с дореволюционным стажем, ближайших соратников Ленина. Двое сыновей-летчиков Льва Каменева от первого брака (с сестрой Льва Троцкого) были расстреляны, а малолетнего сына от второй жены Татьяны Глебовой отправили в детский дом, впоследствии репрессировали. Надо ли говорить, что обе женщины тоже получили высшую меру. Та же участь постигла и взрослого сына Григория Зиновьева.

Отпрыску экс-наркома внутренних дел Генриха Ягоды повезло больше — в силу малолетства его после ареста родителей поместили в детдом. Печально знаменитая 58-я статья догнала юношу, когда ему исполнилось 20 лет. После распада СССР он репатриировался в Израиль, где тихо ушел из жизни в 2003-м.

Будущий художник Юрий Ларин, сын любимца партии Николая Бухарина, после ареста родителей воспитывался в семье родственников по материнской линии, в 1938-м он вынужденно взял отчество и фамилию приемного отца — Гусман. Когда же пришли и за этими людьми, мальчика отдали в детдом под Сталинградом. И только в 20 лет он узнал, чьим сыном является. Вернуть себе законное отчество Николаевич вместо Борисовича Ларин смог лишь в 1988 году, когда Бухарина реабилитировали и формально восстановили в партии.

11 июня 1937-го в Москве приговорили к расстрелу группу высших военачальников, проходивших по так называемому делу Тухачевского. Детей самого маршала, а также командармов и комкоров отправили в детприемники. Четверо из них — Светлана Тухачевская, Владимира Уборевич, Виктория Гамарник и Вячеслав Фельдман — в итоге оказались в Нижне-Исетском детском доме в Свердловске для отпрысков врагов народа.

«Труднее всего в детдоме жилось первый год, — вспоминала Мира Уборевич в письмах к своей подруге Елене Булгаковой, вдове знаменитого писателя. — Меня очень обижали мальчики. Когда мы приехали, мне посыпались от этих лихих кавалеров записки, а потом начались преследования. Очень я их боялась. Девочки тоже были странные. В шестом классе заводили себе альбомы со стихами, сердцами, пронзенными стрелами, наигрывали на гитаре и переписывались с мальчишками. А главное, воровали у нас все и, если не могли спрятать, бросали в уборную».

По свидетельству дочери командарма, который прославился в Гражданскую войну, более всего ей досаждали дети раскулаченных, чьи родители сгинули на лесозаготовках или от голода.

20 мая 1938 года дети казненных военачальников засветились в приказе Ежова «Об устранении ненормальностей в содержании детей репрессированных родителей», который составил заместитель наркома Михаил Фриновский. Среди прочего в документе отмечалось, что Тухачевская, Гамарник, Уборевич «высказывают контрреволюционные пораженческие и террористические настроения». Более того, утверждалось, что дети военных вступили в комсомол для прикрытия своей враждебной деятельности, а на самом деле готовят теракты против вождей партии и правительства с целью отомстить за своих родителей.

В качестве мер защиты руководства СССР Ежов приказывал «устранить привилегированное положение, созданное в некоторых домах для детей репрессированных родителей в сравнении с остальными детьми». Нарком также требовал наладить агентурную сеть, вскрывать и пресекать «всякие антисоветские намерения».

Если дети учились хорошо, им позволяли окончить 10 классов и поступить в институт. Получение аттестата зрелости совпало у Уборевич с началом Великой Отечественной войны. Она успешно сдала экзамены в Московский архитектурный институт, эвакуированный в Ташкент, а после его возвращения в столицу двинулась следом. В 1944 году ее арестовали, в феврале 1945-го приговорили к пяти годам ИТЛ за «антисоветскую агитацию». На этапе она встретилась с Тухачевской.

Как вспоминала Уборевич, среди зэков были как представители московской интеллигенции, актеры, так и профессиональные воровки. Женщины постоянно носили с собой кружку, зубную щетку и мыло: стоило на мгновение выпустить какую-либо вещь из рук, как ее тут же крали.

Во время пребывания в воркутинском лагере у Уборевич родилась дочь, в связи с чем ее досрочно освободили. Девочка прожила лишь около трех лет.

Светлана Тухачевская, Мира Уборевич, Вета Гамарник прошли через выпавшие на их долю испытания и смогли найти себя в последующей жизни. Их отцы были реабилитированы во второй половине 1950-х. Ежов и Фриновский в 1939-м сами подверглись аресту и в начале следующего года были расстреляны. Оба признаны не подлежащими реабилитации.

Супруга Ежова Евгения свела счеты с жизнью, а их шестилетнюю приемную дочь Наталью (своих детей у четы не было) отправили в детский дом №1 Пензы. В интервью обществу «Мемориал» (включено Минюстом в реестр организаций, выполняющих функции иностранного агента, и ликвидировано по решению Верховного суда) в наше время она вспоминала, что после ареста приемного отца ее привезли в Кремль и в спешном порядке принялись собирать в дальний путь: в чемодан «запихали даже мамин пеньюар и отцовские ботинки», которые, по словам Натальи, достались потом кому-то из работников детдома.

Везли девочку в пустом вагоне, и сопровождающая постоянно била ее, поскольку та отказывалась откликаться на фамилию Хаютина, под которой ее записали в новых документах, и называла себя Ежовой. Несмотря на это, Наталья сохранила позитивные воспоминания о директрисе, которая стала для нее второй мамой и всегда оберегала ее.

От воспитателей и других взрослых ей не раз приходилось выслушивать упреки: «Какие корни — такие и отростки», «Яблоко от яблони недалеко падает», и так далее. Наталья Ежова под фамилией Хаютина провела в Пензенском детдоме №1 более десяти лет. В 1958-м она окончила музучилище по классу баяна и по распределению попала в Магаданскую область, где и осталась. На протяжении десятилетий Хаютина пыталась добиться реабилитации отца (а сама была реабилитирована только в 2008 году). Ее не стало в 2016-м.

«Интеллигенция относилась к ним с восхищением»

Дети продолжали страдать за своих родителей и после войны. Не застрахован был ни сын колхозника, ни дочь руководителя целого города. Периодически вскрывались ужасные факты. Так, в начале 1946 года в НКВД узнали, что не все ребята доезжали до детских домов — сопровождающие бросали их в пути следования и составляли фиктивные документы, присваивая деньги и продовольственные карточки.

Где-то в общей могиле на кладбище «Левашовская пустошь» в Питере покоится прах первого секретаря Ленинградского обкома и горкома ВКП(б) Петра Попкова. В числе группы других влиятельных товарищей он, как считается, в 1950-м пал жертвой тандема Маленков — Берия. Тогда же супругу Попкова сослали в Воркуту, а сына направили в детский дом под Ярославлем. В 1954-м функционера полностью реабилитировали, а приговор признали сфабрикованным.

В 1997 году Президиум Верховного суда России признал создателем «Ленинградского дела» министра госбезопасности Виктора Абакумова, который расправился со 150 членами семей осужденных. Как и в конце 1930-х, совсем скоро палач отправился по следам своих жертв: в 1951 году его арестовали, а в 1954-м казнили там же в Левашово.

Жену Абакумова Антонину арестовали вместе с трехмесячным сыном Игорем. Начав свою жизнь в тюрьме, впоследствии он умудрился сделать впечатляющую карьеру под фамилией Смирнов, прославился революционными открытиями в психологии. Например, сын Абакумова разработал системы объективного тестирования, выявляющие маньяков и садистов при отборе на работу в милицию.

Расправу над Лаврентием Берией и его «бандой» после смерти Сталина в 1953 году считают последним витком репрессий против сильных мира сего: в дальнейшем людей такого калибра устраняли уже не физически, а скорее морально, переводя с политического олимпа на унизительные по их меркам должности.

Многолетний ближайший помощник Берии, бывший глава НКГБ-МГБ Всеволод Меркулов к моменту ареста своего шефа довольно давно не работал в органах госбезопасности. Поэтому поначалу его не смогли пристегнуть к бывшему шефу и объявить его пособником. В архивах Лубянки так и не нашли дел, в которых можно было бы обвинить одного Меркулова, не бросая тень на членов Политбюро.

Жен и детей соратников Берии отправляли на спецпоселение в Среднюю Азию. Сын Меркулова Рэм, которому уже было под 30, а за спиной — война, позднее очень удивлялся тому, что репрессии обошли его стороной. Он остался на занимаемой должности и в прежнем звании. В отличие от отцов, дети бывших вершителей судеб, судя по всему, не особо ладили между собой. Так, Рэм Меркулов в 2002 году заявил в интервью, что диссертация Серго Берии по ракетной тематике на 80 процентов написана пленными немецкими военными специалистами, создававшими ракетную технику для нужд Третьего рейха.

У Всеволода Меркулова был еще один сын Владимир и дочь Татьяна. Оба появились на свет в результате поздних и, вероятно, внебрачных отношений экс-наркома, причем мальчик родился в 1952 году — незадолго до падения генерала. В 1960-е Владимир и Татьяна воспитывались в одном из детских домов Ташкента. О том, кто их отец, сообщила им перед своим уходом бабушка.

Как вспоминает лучший друг сына министра Арустан Жолдасов, Владимир Меркулов учился по классу фортепьяно, а его старшая сестра — по классу скрипки.

По признанию Жолдасова, его друг испытывал проблемы со здоровьем и несколько раз побывал в психиатрических больницах, откуда выходил «совершенно не похожим на себя, обычно очень веселым и жизнерадостным». Собеседник «Ленты.ру» предполагает, что психическое состояние могло быть связано с поисками сведений об отце и попытками его реабилитации.

«Я нашел одноклассницу Татьяны, — говорит Жолдасов. — Она утверждает, что Татьяна и Володя очень отличались от других детей своими манерами в поведении, в еде, в воспитании, сдержанностью. Так же аристократично выглядела их бабушка Марья Ивановна, которая и привела их в детдом».

При этом отношение к Всеволоду Меркулову у него двоякое: с одной стороны, Жолдасов называет его судьбу типичной для «одной из ключевых фигур спецслужб тоталитарного государства», с другой, считает, что на нем лежит «отсвет трагической судьбы сына».

Владимира Меркулова ждал печальный конец, после окончания пребывания в детдоме он свел счеты с жизнью. Ненамного пережила его и Татьяна. По словам Жолдасова, суицид был не редкостью среди выпускников детдома, которым некуда была идти, а директор ими не занимался — потому как не просыхал.

Моральная реабилитация детей VIP-репрессированных прошла намного раньше, чем других категорий граждан, например раскулаченных крестьян. Процесс пересмотра дел осужденных в годы Большого террора начался уже после смерти Сталина. Общество относилось к ним вполне лояльно.

«К детям репрессированной элиты даже было повышенное внимание, — заключает Полянская. — Интеллигенция относилась к ним с восхищением. Их жизнь уже не стала такой, какой была до ареста, но она была вполне приемлемой. Известно, что детям репрессированных военачальников очень сильно помогал Микоян».

По закону о реабилитации от 18 октября 1990 года дети репрессированных родителей считались пострадавшими от репрессий и получали соответствующий документ.