Реформа МВД продолжает будоражить умы. Совсем недавно бывший министр внутренних дел Сергей Степашин сообщил журналистам, что в скором времени у нас вместо криминальной милиции, которая сегодня занимается собственно раскрытием преступлений, появится "профессиональная полиция". Про административный смысл такого шага можно рассуждать долго, но у этого переименования есть еще и другая, собственно лингвистическая сторона.
За каждым переименованием стоит либо реально случившаяся, либо желаемая перемена. Кенигсберг переименовали в Калининград, когда Восточная Пруссия была включена в состав СССР. А рабоче-крестьянская милиция пришла на смену полиции и жандармерии в царской России, потому что новая власть встала на путь уничтожения государства как такового. Вот почему пришлось вместо полиции - вооруженных людей на службе государства - вернуться к милиции - народному ополчению, или гражданам, более-менее стихийно, хотя и сознательно, вооружившимся для отпора возможным внутренним врагам.
Шли годы, и марксизм-ленинизм уже к середине 1920-х годов полностью отказался от теории разрушения государства. Но слово "милиция" успело угнездиться в сознании граждан как название организации, во всем отличной от "полиции" капиталистических стран. Еще бы: там полиция стояла на службе эксплуататоров всех мастей, а здесь милиция - это наша, народная сила, та самая "моя милиция", которая "меня бережет".
Шли десятилетия. Как часть советского государства "милиция" начала разлагаться. Как ее ни называй - "правоохранительные органы", "органы правопорядка" или как-то еще - про милицию уже никто не говорит, что она кого-то "бережет". Появились бранные клички, вроде ужасных "ментов". Хорошим деятелям культуры милиционера стало даже жалко. "За тех, кто в МУРе, - как сказал Высоцкий, - никто не пьет". На жалость к милиции давил даже Дмитрий Александрович Пригов в цикле "Милицанер".
Но жалость - это последнее чувство, которое может вселять уважение к вооруженным гражданам, призванным охранять общественный порядок. Но значит ли это, что любая инициатива по переименованию милиционеров во что-то другое разумна?
Бывает, что новое название меняет сущность старой вещи. Например, можно договориться и называть "лесных братьев" "партизанским отрядом", а можно "незаконным вооруженным формированием". Последнее определение - всего лишь эвфемизм "банды". Для тех, кто переспросит, а что такое "законное вооруженное формирование", всегда готов ответ: "Как - что?! Милиция, ОМОН - это как раз законные вооруженные формирования".
Но тут и таится угроза, которую не до конца осознают учредители новых имен, по науке называемые ономатетами. Переименовывая "милицию" в "полицию", ономатеты отдают это старое слово противникам своего государства. Да, слово "милиция" для обозначения государственных правоприменительных органов давно устарело. Но оно устарело уже в конце 1920-х годов. Сегодня, в эпоху Ментов, иной раз только само слово "милиционер" и защищает людей в форме от народного гнева. Просто по старой памяти и потому, что среди них все еще много нормальных добросовестных людей. А в тот день, когда милиционеры станут полицейскими, их словесную одежку начнут примерять на себя все остальные вооруженные формирования, так неожиданно появляющиеся из "зеленки".
Пока еще слово со значением "вооруженное народное ополчение" занято народной милицией. Людям не нравится не это слово, им не нравятся "неверные менты". А полицейских у нас будут называть "полипами", а то, не ровен час, и "полицаями": в годы Отечественной войны так называли советских граждан, состоявших на службе у немецких оккупантов. Оно вам надо?