В Каннах завершился 71-й международный кинофестиваль. Церемонию закрытия украсили косичка Терри Гиллиама (его «Человек, который убил Дон Кихота» впечатлил меньше), Азия Ардженто (она знает, что вы — мужчины — сделали на Круазетт в прошлом мае) и сыгравшие прямо на красной дорожке Стинг с Шегги (тут стало понятно, почему на самом деле не приехал Годар). «Лента.ру» в свою очередь рассказывает о картинах, выигравших самые престижные призы Канн-2018.
Кадр: фильм «Магазинные воришки»
Японец Хирокадзу Корээда верен себе — и вот уже двадцать лет продолжает снимать наследующие Ясудзиро Одзу и Микио Нарусэ, но лишенные их отрезвляющего, критического формализма гуманистские мелодрамы: «Магазинные воришки» рассказывают о династии мелких аферистов, которая подбирает на улице бездомную 6-летнюю девочку и принимается за ее воровское воспитание. Неброское и деликатное кино, как всегда у Корээды — лукавая утешительная интонация которого, очевидно, совпала с настроением обеспокоенного миром вокруг жюри.
Кадр: фильм «Образ и речь»
Жан-Люк Годар находится с кинематографом в отношениях настолько иной близости, чем все остальные каннские конкурсанты, что и приз ему достался не столько особенный — сколько «для особо умных», из числа незапланированных изначально. Несколько оскорбительно в отношении живого классика — впрочем, судя по «Образу и речи», бравурно препарирующих сам медиум кино (а заодно устройство людского сознания, медиа, постколониализма и языка), ему на такие условности, как каннские расклады, давным-давно наплевать: Годар воюет с несправедливостью мира на атомическом, а не банально общечеловеческом уровне.
Кадр: фильм «Черный К-К-Клансмен»
Обманчиво простоватое — даже, что по меркам радикального позднего творчества Спайка Ли удивительно, народное по форме — кино Спайка Ли на деле работает как троянский вирус черной самосознательности, призванный изнутри разрушить мир возмутительно белой кинокультуры. Примерно так же, как его главный герой попытался изнутри разрушить Ку-клукс-клан, не заметив, как его тем временем чуть не отравила служба в полиции — Ли тем временем мудро высмеивает расизм вместо того, чтобы его заклинать.
Кадр: фильм «Холодная война»
Довольно мастерски осуществляет операцию по маскировке своих подлинных намерений и поляк Павел Павликовский. «Холодная война» притворяется кристально чистой мелодрамой о вечной любви на фоне железного занавеса, пока не оказывается трезвым и безжалостным (но и лишенным нагнетания и осуждения) двойным портретом неисправимой людской дурости и мутности любого исторического момента — таких заметных, когда двое неплохих людей по-настоящему находят друг друга, и все равно не могут успокоиться.
Кадр: фильм «Счастливый Лазарь»
К счастью, уже нашлись критики, нашедшие идеально точное определение для преисполненных киногении — и симпатии к горькой судьбе рода человеческого —фильмов Аличе Рорвахер. Это магический неореализм — в том смысле, что предельно натуралистичный, сочувственный взгляд на крестьянскую жизнь в «Счастливом Лазаре» сочетается с мистическими, беззастенчивыми полетами фантазии.
Кадр: фильм «Три лица»
Остающийся узником иранского режима (идет восьмой год домашнего ареста и запрета на профессию) Джафар Панахи в «Трех лицах» словно пишет прощальное видеописьмо скончавшемуся в прошлом году Аббасу Киаростами — «Три лица» то и дело напоминают зрителю о любимых приемах, темах и мотивах покойного классика. Эти новые (в такой явной, по крайней мере, форме) элементы экранного мира Панахи, впрочем, служат делу все той же алхимической операции по рождению кино из, в сущности, тюремного пайка — того минимума средств и инструментов, что доступен угнетенному властью, запрещенному ей режиссеру.
Кадр: фильм «Капернаум»
Картина ливанского режиссера и актрисы как будто напрашивается на обвинения в эксплуатации — когда нечто подобное снимает в России, обязательно спешат произнести термин «чернуха». Стоит, впрочем, мысленно оставить за Лабаки право снимать о том, о чем ей самой интересно снимать (в данном случае, о хождениям по мукам бейрутского дна бойкого пацана из нищей семьи) — и обнаружится, что она на уровне лучших голливудских мастеров саспенса умеет держать внимание зрителя и дирижировать (а не манипулировать) его чувствами. Последние — сочувствие, жалость, боль соучастия — предсказуемы, но их невозможно отменить, и уж точно незачем обесценивать.
Кадр: фильм «Айка»
Первый за восемь лет фильм автора выдающихся «Тюльпана» и «Трассы» наводит крупный план на горькую участь множества обитающих в Москве мигрантов-нелегалов из Средней Азии — они вынуждены не только унижаться и убиваться за гроши, но и в сущности сведены к почти первобытному образу жизни. Именно первобытным смотрится конфликт, раздирающий только что родившую Айку (Самал Еслямова) — которой гнет бедности и неприкаянности не дает возможности даже для материнства.
Кадр: фильм «Догмэн»
Марчелло Фонте солирует в новом фильме итальянца Маттео Гарроне, который впервые после «Гоморры» возвращается в мир мелкого преступного зверья с окраин Неаполя. Хотя, пожалуй, называть зверьем горе-гангстеров и неапольскую гопоту с кокаином в ноздре будет оскорбительным для наполняющих фильм Гарроне, почти всегда преисполненных благородства и души животных: главный герой, маленький человечек в исполнении Фонте не только подбарыживает коксом, но и, с большой любовью, ведает лавкой по уходу за собаками.
Кадр: фильм «Девочка»
Фильм 27-летнего бельгийца Донта, признанный лучшим дебютом Канн, впечатляет прежде всего бравурным, самоотверженным перформансом 16-летнего Виктора Полстера — тот сыграл в «Девочке» юную балерину по имени Лара. Имя, как, впрочем, и танцевальное призвание, а также гендерную принадлежность, героиня дала себе сама — и сама же, не взирая на боль, возможную реакцию окружающих и последствия, осуществила операцию по смене пола (до этого усилиями Донта и Полстера доказав зрителю свое право считаться женщиной, причем прежде всего сверхчеловеческим балетным усердием).
Кадр: фильм «Граница»
Основанный на неожиданной, подкупающе гротескной идее — сотрудница шведской таможни считает себя страшной, пусть и не лишенной талантов уродиной, пока не откроет в себе троллиную природу — победитель «Особого взгляда» долго запрягает. Но на второй час экранного времени эта современная сказка переходит из разряда социальных в страшные — и расходится в полную, уже поистине нечеловеческую стать.
Кадр: фильм «Донбасс»
Если прежде Сергей Лозница в основном успешно обнажал шрамы большой истории («Аустерлиц», «Событие» и т.д.), то в «Донбассе» работает с живой, еще кровоточащей исторической раной — вдохновившие эту, игровую картину режиссера YouTube-ролики из зоны конфликта на востоке Украины служат ему в данном случае гигантской операционной, на столе в которой лежит не только целый регион, но и весь русский мир. Что ж, похоже, дела у пациента идут не очень — Лозница фиксирует донбасский конфликт, как натуральную психосмехопанораму: бессильным что-либо сделать врачевателям остается только ржать.
Кадр: фильм «Экстаз»
Пожалуй, самый насыщенный с точки зрения власти кино над аудиторией опыт продемонстрировал — вовсе не в конкурсе, а в параллельной программе «Двухнедельник режиссеров» — Гаспар Ноэ, отправивший два десятка персонажей-танцоров в чудовищно жесткий кислотный трип, а зрителю обеспечивший приход уже чисто кинематографического, но не менее чистого, концентрированного толка. Ноэ — безусловно, режиссер-диктатор, но в кино, в отличие от реальной политики, диктатура вполне способна служить цели очищения, даже освобождения.
Кадр: фильм «Диамантино»
А вот, возможно, самый злободневный фильм Каннского фестиваля обнаружился в программе «Неделя критики» (и победил в ней) — это «Диамантино», экстравагантно гротескная сатира на современный мир, тотальное лицемерие которого Абрантес и Шмидт диагностируют через призмы футбольной лихорадки, селебрити-мании и расшатывающихся социальных и геополитических конструкций, таких, например, как Евросоюз. История первой настоящей любви футбольной суперзвезды, но далеко не чемпиона по интеллекту Диамантино на глазах обрастает издевательской конспирологией, ироничной фантастикой и чистым сумасшествием — чтобы вдруг предстать портретом времени, куда более здравым, чем оно само.